Журавли летят на запад - Анна Рябинина

правда, просто из интереса, но с неизменным запалом: они обсуждали все от эпохи принципата до китайского фольклора, иногда в спор пытался вклиниться Сунь Ань, но на него одновременно громко шикали, и ему приходилось замолкнуть. Моргана сочувственно пожимала плечами, но и сама тоже молчала, просто наблюдая за тем, как в такие моменты ярко сверкали глаза Елены.

В тот вечер они собираются поздно: Елена задерживается в библиотеке, Сунь Ань долго выбирает костюм, потом они обсуждают театр, пьют вино, принесенное Морганой, слушают истории Чжоу Ханя про его воспитанников, вечно влипающих в разные проблемы.

– А кем ты вообще работаешь? – спрашивает Елена, поворачиваясь к Сунь Аню.

– В типографии, – коротко отвечает Сунь Ань.

– Официально?

– И да, и нет.

Елена весело сверкает глазами.

– Подпольно, значит, листовки печатаем?

– Не всегда подпольно.

– И что же заставило китайца так яростно бороться за свободу чужой страны?

Сунь Ань хмурится. Этот вопрос Моргана тоже ему задавала, но он тогда не ответил – отвлек ее поцелуем, что безусловно было жалко, но она ему это позволила – потому что спросить могла и позже, а целовал он ее редко: это всегда проходило по границе с отчаянием – острым, горьким, так, будто он страдал от болезни и затягивал лечение до последнего, чтобы ощутить ужас потери и лишь потом попросить избавления.

– Потому что я верю, что могу чем-то помочь.

– И зачем нам твоя помощь?

Сунь Ань не знал, что Елена была француженкой – он не умел различать акценты, да и та говорила на английском бегло, уверенно, вбивая английские слова в полотно речи подобно гвоздям.

– Нам?

– Мне, Франции, зачем нам ты?

– Потому что я считаю, что любой человек должен делать все возможное, чтобы помочь там, где он находится сейчас.

– Ты думаешь, если бы я сейчас отправилась в Китай, то стала бы ему помогать?

– Не знаю, – признается Сунь Ань. – И я не хочу рассуждать о том, что могло бы быть. Этого же все равно не случилось.

– Ты не боишься, что испортишь что-то, пытаясь помочь?

Сунь Ань хмурится.

– Я верю, что есть люди, которые мне помогут и поправят.

В этот момент Моргана смотрит на них внимательно и цепко – на Сунь Аня: с протестно, с вызовом отросшими волосами, со сверкающими уверенностью глазами, с улыбкой на лице, которая возникала каждый раз, как он говорил о чем-то, что для него важно; на Елену: с прямой спиной, смотрящей гордо и уверенно. Они оба прекрасны в своем желании отстоять себя. С Чжоу Ханем Елена тоже ссорилась воодушевленно, но сам Чжоу Хань никогда не переходил на ссору, а говорил мягко и спокойно, а вот Сунь Ань любил это ощущение противостояния, как его любила и Елена.

– И кто же вселил в тебя это желание везде лезть с помощью?

– Я не хочу рассказывать об этом.

Елена удивленно приподнимает брови, а Моргана медленно кивает. Она знает, кто это – господин Эр, нестарый, но постаревший человек без имени. Он не жил вместе с Сунь Анем и Чжоу Ханем, но часто к ним приходил, и Сунь Ань говорил о нем много, с неподдельным восхищением.

Моргане тот не нравился – он казался ей человеком, который старается быть добрым и мудрым, потому что уже где-то накосячил и сейчас старается не усугублять. Она не понимала, зачем он согласился увезти Сунь Аня и Чжоу Ханя из Китая, что сам там делал, чем хочет заниматься сейчас.

Казалось, будто его затерли на картине мира – он был блеклым, уставшим и пустым, без запала, без уверенности в чем-либо. При этом сами Сунь Ань и Чжоу Хань что-то в нем видели – возможно, единственного родителя, поэтому Моргана в их отношения лезть не собиралась. Не ее это дело – хотят цепляться за ничего из себя не представляющего человека, так пусть цепляются.

Она искренне не представляла, как господин Эр мог научить Сунь Аня бороться за свободу Франции – не научив при этом Чжоу Ханя, который явно считал, что пусть французы разбираются сами, – но, видимо, что-то он ему в голову все же запихал.

– Ладно, – соглашается Елена.

– Спасибо.

Оставшийся вечер Сунь Ань проводит тихо – сначала просто сидит на диване, потом пододвигается к Моргане и кладет голову ей на плечо.

– Она тебе нравится, да? – спрашивает он.

– Думаю, да, а что?

– Елена очень сложная девушка.

– Ну так и я не простая.

Сунь Ань приглушенно смеется и утыкается носом ей в шею, вызывая табун мурашек вдоль позвоночника.

– Знаешь, я хочу поговорить с Чжоу Ханем по поводу… – он тревожно, скомкано спотыкается. – Поднебесной.

– Зачем? – Моргана хмурится.

– Может быть, Елена права, и нам стоит туда вернуться?

От мысли, что Сунь Ань правда может уехать, ей становится плохо. Как? Куда? Она с силой сжимает рукой платье.

– Разве вам тут плохо? – спрашивает она и сразу понимает, что вопрос был глупым: она прекрасно знает, что Чжоу Ханю плохо.

– Мне кажется, вопрос не совсем в этом, – мягко поправляет Сунь Ань. – А в том, что… Это же ведь наш дом, и Елена не единственная, кто считает, что нам не место в Париже.

– А если я считаю, что место?

Они воровато оборачиваются на Елену и Чжоу Ханя, которые заняты разговором в другой части комнаты – те не слышали, как Моргана повысила голос.

Сунь Ань смотрит на нее удивленно, так, будто искренне не понимает причину ее расстройства.

– Ты правда веришь в то, что мы сможем быть вместе?

– А почему нет?

Они еще раз смотрят на Чжоу Ханя и Елену, взгляд Морганы цепляется за то, как Елена наматывает на палец прядь волос, а после она снова переводит его на Сунь Аня.

– Ты заслуживаешь чего-то большего, – отвечает он.

– Я не могу сама решить, чего хочу?

На самом деле Моргана прекрасно понимает слова Сунь Аня, как понимает и то, что их роман, если это вообще можно назвать романом, был мимолетным, глупым, совершенно нежизнеспособным, как ребенок, который уже родился мертвым. Они могли вместе гулять, могли целоваться, прямо сейчас она могла цепко держать его за руку, так, что наверняка останутся синяки, только вот едва ли это когда-то выльется в построение семьи.

Только вот прямо сейчас еще рано его отпускать.

– Мы скоро вернемся! – кричит Моргана, так, чтобы эти двое заучек наконец-то их услышали, хватает Сунь Аня за руку еще сильнее и тянет в сторону лестничной площадки. Дверь за ними оглушительно хлопает, едва не прищемив ее подол, и она зло, отчаянно его целует.