Журавли летят на запад - Анна Рябинина

class="p1">Юй Цин не могла сказать наверняка – она никогда не тренировала свою силу и использовала ее просто время от времени: чтобы что-то узнать у духов или поболтать с ними. Сейчас она чувствовала много: то, как травы тянулись к ногам этого человека, будто сама земля дышала, то, как далекие горы на востоке протяжно и тоскливо пели, прося его прийти к ним, то, как ветер тихо-тихо звенел, прячась под полами его одежд. То, как ее собственное сердце начинало биться чуточку быстрее, и то, как ее пальцы чувствовали жар, какой бывает, когда кузнец создает самый опасный меч в столетии.

– И какие у тебя варианты?

– Дракон? – тихо спрашивает она и прилагает все усилия, чтобы не отвести взгляда.

Мэй – какое глупое, наивное имя! – весело улыбается. Он выглядит совсем юным, будто бы едва старше ее самой. На нем нелепые старые одежды, будто он выбирал их, подсмотрев в старые книжки по истории, те, в которых сказок больше, чем правды, и в которых императоры жили на небесах; волосы заплетены в косичку – надменную, озорную, с тонкими нитями серебра, но это все внешнее, то, что он нацепил на себя так, как дети нацепляют друг другу в волосы первые подаренные заколки. Если она взглянет чуть глубже и не отведет взгляд, пока вытирает еще две кровавые капли со щек, то увидит чуточку больше – золотые, злые, гордые глаза, которые сверкают, подобно фонарям на лодках, плывущих в загробный мир, чешую рваными узорами на коже, уходящую в длинные, нечеловечески худые пальцы, – услышит шелест листвы под змеиным хвостом.

– А вы прямо вот так всегда и ходите – с хвостом и человеческим телом? – ляпает Юй Цин в растерянности, отчего Мэй начинает хохотать, изо рта высовывается раздвоенный язык и касается носа.

– Не всегда, просто по лесу так удобнее.

– Этот ничего не знает?

– Он так вам не нравится, что вы его даже по имени называть не хотите?

– Не хочу.

– Не знает. Он слишком слабый, чтобы это понять.

Юй Цин хмурится.

– Для чего он вам? Для чего вы пришли сюда?

– Он забавный и милый. Глупый юный мальчишка, который так хочет верить в своего бога – разве это не интересно? Судя по вашему лицу, думаю, не интересно.

– Это правда.

– Стоит относиться ко всему чуточку проще, но, думаю, это придет со временем. Все же вы тоже совсем юная, потом станет проще и понятнее.

– Не уходите от вопроса.

– Я и не ухожу, – возражает Мэй и в подтверждение своих слов подходит ближе, его дыхание опаляет щеки Юй Цин. – Аккуратнее нужно быть с такой силой, – он тянется рукой к ее щекам и стирает остатки крови. Она чувствует на коже прикосновение его ледяных – почему они ледяные, он же дракон? – рук, остроту когтей. – Мне нужно понять, что случилось с вашей сестрой.

– Вы работаете цензором, что ли? – изумляется она. – При чем тут моя сестра?

– Видите ли, такие сильные шаманки рождаются не каждый год и даже не каждое столетие, – его хвост обвивается вокруг ее ног, и она чувствует прикосновение чешуек к лодыжкам – подол задрался, и теперь те касаются прямо кожи. – С вами что-то случилось, что-то плохое, что вам до сих пор тяжело принять, а я хочу разобраться, потому что, пусть я и не знаю, кто такие детективы, но думаю, моя работа состоит немного в другом.

– И в чем же?

– Просто следить, чтобы в моей стране все находилось в равновесии.

– Надеюсь, вам снизят зарплату, потому что справляетесь вы плохо.

Мэй неожиданно смеется – легко, непосредственно, как ребенок, которому начали щекотать пятки.

– Какая вы замечательная.

– И вы даже не попытаетесь убить меня за то, что я надерзила?

– Так вы согласны с тем, что с древними существами нужно обращаться вежливее?

– Я считаю, что вы используете свою силу, чтобы меня запугать, и вам нравится это ощущение.

Мэй – да сколько можно! Дурацкое имя! – приближается к ней и утыкается носом куда-то ей в щеку. Она чувствует кожей сталь, остроту его чешуек, то, как его горячее дыхание заставляет пряди ее волос приподниматься, то, как он щекотно, приглушенно смеется куда-то ей в висок.

– Какое у вас настоящее имя?

– А зачем тебе?

– Вы пытаетесь меня то ли поцеловать, то ли убить, я не могу думать о вас, как о Мэе.

Он смеется чуть громче, а потом отстраняется – ровно настолько, чтобы она могла увидеть его глаза.

– Когда-то я знал шаманку с историей, похожей на вашу. У нее тоже была сестра, ее тоже боялись из-за ее сил: все гадатели, шаманы и даосы – редкостные ханжи, и нравы у них меняются медленнее, чем у обычных людей, хотя, казалось бы, куда медленнее-то.

– Вы буквально носите одежду, которую даже самый старый евнух постесняется надеть.

– Зато красиво.

– Так что там с шаманкой?

– Хотите узнать, как она умерла?

Несмотря на то, что все обнаженные участки кожи Юй Цин горят, она чувствует, как по спине бежит холодок. Глаза Мэя сверкают горячим золотым светом – на них становится почти невозможно смотреть, и Юй Цин кажется, что где-то вдали отзванивает третья стража.

– Не хочу.

– А зря.

– Что вам от меня нужно?

– Объясните мне, что случилось с вами в прошлом.

Юй Цин только открывает рот, чтобы что-то сказать, как Мэй целует ее – насмешливо, чуть жестоко, при этом будто оставляя ей выбор: отстраниться или остаться. И она остается, злясь на себя и одновременно радуясь, что словами говорить ничего не придется.

Для древнего существа, которое ходит в старых тряпках и ворчит на всех подряд, Мэй хорошо целуется, впрочем, может быть, это его, драконье – талант не растеряешь на обочинах исхоженных дорог, не раскрошишь, как тысячелетние горы со времен лишаются остроты и высоты, снашиваясь, подобно старым туфлям. Когда Юй Цин его целует, она начинает слышать эти горы отчетливее – все горы в их стране, далекие и близкие, одни чуть выше, другие чуть ниже, тесно сплетенные с Мэем: хребтами его и их, ветвями деревьев на их склонах в нервы Мэя, солнцами, которые насаживаются на их острые верхушки, в его глазах; его кровь – реки, втиснутые в полотно земли, травы на ней – его волосы. Выдерни цветок – еще одна прядь окрасится в белый, утони в реке, утянутый дьявольским заморским оружием на дно – по его щеке стечет еще одна слеза. Она протягивает руку, путается в длинном рукаве с нарисованными журавлями, а потом неловко, отчаянно кладет