Фантастика 2025-167 - Алекс Войтенко

– Все готовы? Хорошо. Вперед Белячье! Мы за тобой.

Альбинос сбросил одежду, до сих пор не уверенную в своем решении. В желудке тяжело плескался непереваренный вечер.

— Оружие наготове.

Убегай.

Белый волк взвыл просьбой о помощи. И снова. И снова.

Этот тоскливый призыв услышат даже на другом краю леса. Вой катился между деревьев умоляющим эхом, растаял...

Ты можешь их предупредить.

Минуты стекали во тьму. Характерники ждали, подбрасывая хворост к костру, наконец послышался далекий бег.

Предупреждение.

Не забыли его! Узнали. Всей стаей несутся на помощь.

Властитель вознаградит тебя.

Среди деревьев обозначились обрывистые темные фигуры. Волки, волчицы, волчата... Максим узнавал их движения, их запахи, словно вернулся в родной приют.

Убейте этих оборотней вместе.

Жизнь без слов и без лжи. Охота в оврагах, где никогда не ступала нога человека. Бег, похожий на полет, рядом с сильными, откровенными, бесстрашными...

Запах свежей стружки на руках. Разноцветный взгляд завораживающей и манящей Лины. Тепло чашки травяного отвара с медом в руках...

Теперь.

Вожак, бывший недавно Максиму отцом, вылетел из-за деревьев первым.

Нет!

Забытый вкус крови растекся в пасти, прожег горьким огнем. Под клыками пульсировали чужие мышцы. Позади лаяли револьверы.

Вожак уволился из его хватки и отскочил. Вокруг царил болезненный рейв; на земле ковыляли, хрипели, рычали грудки серого меха.

Это он, Максим, обрек всех насмерть.

Вожак пронзил его взглядом. В глазах старого хищника застыла такая могущество, что белый волк сник, поджал уши, безропотно наклонил голову... Он готов к расплате.

Но вожак упал на бок с простреленной грудью, не отрывая глаз от Максима. В его взгляде не было обвинения, ненависти или презрения – только пренебрежение.

Предатель.

До конца жизни он будет носить это клеймо. Не отмоет, не замолит, не искупит.

Серые веки склепились в последний раз. Кровь из простреленной груди растекалась по меху, струилась на землю. Насыщенные смертями, револьверы смолкли.

Максим огляделся: стаи больше не было.

По лесу прокатилось страшное ревиско. Словно под ударом шквального ветра деревья наклонили, листья взмыли огромным облаком, и все живое замерло, напуганное криком, пробиравшим до костей отчаянием, яростью, жаждой убийства...

Перед ними появился Властелин леса.

*** 

Ой ну-ка, ну-ка

У плетеного Шума!

Как наша мать

Будет заплетать?

Как велось на Зеленые праздники, возле рощи за деревней танцевали девушки. Босые ноги кружат на теплой траве, скользят по студеной земле. Тяжелые косы подпрыгивают, зеленые венки чуть не взлетают вниз. Бледные после долгой зимы руки сплетаются, впитывают поцелуи весеннего солнца, тонкие голоса звенят, летят незримыми серпокрылышками, разносят песню до хат.

Юноши говорят мальчишкой, пялятся на танцовщиц, дерзко хохочут. Дети сбились отдельной стайкой и смотрят, разинув рты. Только Игнат торчит одиночеством — застрял между двумя мирами. Кажется он значительно старше своего возраста, однако взрослые его к себе не принимают, а сверстники недолюбливают: они дразнятся, он их лупит, они не зовут к игре, за что он снова их лупит. Другой бы заперся во дворе, но Игнат гордо нес свое одиночество, с упрямым рвением приходил всюду, куда мог, будто провозглашая: вот я, меня так просто не перечеркнешь, и вы ничего не поделаете!

Звенящая рощица несла за собой теплый ветер, мяуканье одурманивающих кошек, зеленые бутоны и липкие почки. Провозглашала возрождение, предвещала новую надежду. За эту жизнерадостность он любил рощицы больше, чем колядки, щедривки или другие обрядовые напевы — такие древние, что даже святой отец не мог ответить, когда их сочинили.

Заплеться, Шум,

Заплеться!

Крещатый барвинка,

Расстелись!

Девушки кружились, пробегали под сцепленными руками, заплетали и расплетали шум, пока песня не кончились, а на смену ей пришел смех и плеск в ладони. Кто-то от усталости сел прямо на месте.

- Вот и все? – закричали юноши.

– А вы покажите, как надо!

Вопли принадлежали чужому миру — миру ухаживаний и подмигиваний, тайных объятий и лукавых улыбок, к которому Игнату было нельзя. Дети с шумом бросились к развлечениям, но он даже не посмотрел в их сторону. Медленно миновал юношескую толпу, приблизился к роще. Мать рассказывала, что правильно спетая веснушка пробуждает духов леса к жизни, и те заводят собственные песни, которые напоминают шорох листьев, выметают из-под деревьев крошки нерастаявшего снега, дуют на землю, согревая новые ростки...

– Эй!

Игнат оглянулся: Мелания, дочь бондарева. Хорошенькая молодая юная, принадлежавшая к миру взрослых. Парни уже спорили, кто в этом году будет ссылать в нее сватов. Девичье тело пылало теплом, над верхней губой сверкали капли пота.

— Тебя зовут Игнатом?

– Мать назвали, так оно и повелось, – ответил он, стараясь не выдать удивления.

Она наклонила голову, опрокинула движении косы за спину. По телу ему пробежали сироты: недаром Меланию считали одной из первых красавиц! Почему она к нему подошла?

— А меня Меланкой зовут, — ее дыхание пахло сладкой наливкой.

– Я знаю. По тебе все село сохнет.

Девушка весело рассмеялась.

— А что, Игнат, пойдешь в этом году на вечерницы?

— Еще мало, чтобы на вечерницы звали, — пытался ответить небрежно.

– А сколько тебе лет?

– Одиннадцать стукнуло.

Она удивленно смахнула ресницами. Коснулась собственного лба, протянула руку, коснулась его — были на одном уровне. От ее прикосновения юношу бросило в жар.

— А с виду все пятнадцать...

— Мать говорят, что вымахал здоровый лоб, а внутри пусто.

Его злила собственная внешность. Он хотел играть с другими ребятами — бегать по левадам, купаться в реке, сбивать палками сорняки, бегать наперегонки, как это было раньше... Так и было до лета. Потом Игнат пошел в стремительный рост, а товарищи на это начали дразниться и смеяться. Он ответил кулаками – ребята отреклись, и продолжили глумление за спиной. Мать жаловалась, постоянно перешивая его вещи, но при любом случае рассказывала желающим, что сынишка удался у деда, который в четырнадцать гнул подковы голыми руками, работал у кузнеца за двух подмастерьев, а когда выпивал, мог самостоятельно перевернуть груженую телегу — иногда даже с волом.

— Свирид говорит...

Свиридом назывался первый парень на селе, сильный и миловидный, который собирался ссылать сватов в Меланку.

— Говорит, что на вечерницы позовут, когда усы пробьются.

Теперь она развернется и пойдет обратно к подругам.

— Действительно, усов у тебя нет, — Мелания запястьями стерла капли