Патриот. Смута. Том 5 - Евгений Колдаев

без суда какого-то на кол бы посадил. Здесь без раздумий и всякой жалости. Такого этот человек на Руси матушке натворил, что прощения ему нет. Никакого. За подобное простить нельзя. Только на кол и смерти мучительной предать. А потом напоказ людям явить, чтобы знали, что монстр этот наконец-то дуба дал.

— Да, господарь, Игорь. — Лицо старика исказилось.

— Что, страшный человек?

Ответ я знал.

— Человек ли? — Он перекрестился, покачал головой. — Это бес в человечьей шкуре. Какие люди с ним. Чудовища, звери, нехристи. Такими только сам дьявол руководить может. Не иначе.

Он перекрестился еще раз, продолжил:

— Ну и еще несколько атаманов. Поменьше. Просовецкий, например.

Забавное имя у человека было. Советской власти-то еще не было, четыре сотни лет с небольшим до нее. А он уже. Про-совецкий. Понимал я, конечно. Что имя это от слова «просо», скорее всего. Но, все равно каждый раз, когда слышал и в литературе читал, улыбался.

— Что Просовецкий?

— Да чего. Ну, поменьше Заруцкого силы его. Хотя человек уважаемый, конечно. Не такой дьявол, как Лисовский, но тоже тот еще лиходей. Тоже сам по себе где-то на севере, за Московой дела свои делает. В Тушине его давно не видели.

— Ясно. Еще кто?

Он вновь почесал затылок, наморщил лоб.

— Сапега еще. Ян! Точно! Прости господарь, забыл про него. Он же Троице-Сергиев монастырь осаждал. В лагере мало бывал. Он на севере за Москвой там был. Не в Тушине. Вроде как Скопин его разбил, войска рассеял. Они там с Лисовским, Просовецким и еще несколькими последний год всякое творили. Но поскольку все это далеко, куда и как, когда посыпалось все, не скажу. Где он сейчас, не знаю. Думаю к Димтрию придет, или уже там.

— Много. — Протянул я.

Действительно много вокруг Лжедмитрия людей было. Именно было, а не есть сейчас. Преимущественно ляхи, конечно, поначалу. Но тот, первый, кого Войский назвал — Трубецкой. Боярин известный, член семибоярщины, которая Владислава на трон русский сажать будет, летом, после Клушино и пострига насильно Шуйского в монахи.

Так. С этим ясно, более или менее. После развала лагеря все разбежались. Ляхи к своим, казаки на Дон или просто грабить окрест. Но, соберутся опять, как только Василия не станет. Тогда силу почувствуют.

По-хорошему надо бы их сейчас бить! Пока слабые.

Хоть к Калуге сворачивай.

Отлично, пока вокруг Лжедмитрия сил мало, часть из них может и ко мне перейти. Они же все знают, что он царь не настоящий. Служат ему только потому, что, а кому еще? Он им за службу, если на престол взойдет, и почести даст и властью поделится. А к иным силам как перейти?

Ладно ляхи — там проще, свои как бы люди. Хотя Сигизмунд тот еще политик, напористый, агрессивный, жесткий. С ним договориться нелегко. Но русским, что за Трубецкого стоят, им куда деваться? Вообще, вариантов-то нет, никаких. Они против Шуйского стоят, пока он есть, история им не представляет никакой возможности свернуть с того пути, по которому шли.

Они же и сформировали, преимущественно первое ополчение. Ляпунов, Трубецкой, Заруцкий. Какую силу подняли. Сто тысяч, говорят. Дмитрий им только мешал, как и Василий. Разлад могучий был с этими царями.

А теперь новый путь появляется.

Игорь Васильевич Данилов, что на Москву идет. Что-то о Земском соборе говорит. Вполне рабочий вариант для всех русских людей служилых. Да и для казаков.

Если сила за мной будет. Если почувствуют они, что не их царик, а я смогу Шуйского скинуть, Смуту прекратить и дела творить — переметнутся.

Хорошо. Ликбез по лагерю Лжедитрия кое-какой пройден, переходим к более сложному.

— Артемий! Ты что добавишь.

Задремавший дипломат дернулся, навострился. Глазища глупые спросонья. Сидел не слушал ни черта, носом клевал.

— Я, так это, так что?

— Про Дмитрия, царика, про людей ему верных, что знаешь?

— Так, это. — Он затрясся, занервничал. — Я же царский человек. Я ничего. Татями в Москве их кличут. Вот и весь сказ.

Так, под дурачка ты мне тут зря косишь. Скорее всего, ты мог быть тем самым перелетным человеком. Который сегодня здесь, а завтра там. Туда-сюда письма возить, тем служить и этим.

Может, конечно, и нет. Шуйский тебя к такому не допускал и контролировал. Но сомнения у меня имелись.

— И сношений никаких не имел? — Я ухмыльнулся, наблюдал за его реакцией. — С Трубецким, например, а?

— Нет, нет, во… — Он икнул. — Нет, господарь, не имел. Я Шуйскому верен был. Он же в Москве. Трубецкой, он в лагере вора сидел. Я туда ни ногой. У меня иные задачи были.

Ага, уловил, значит, позицию того, что я к Дмитрию отношусь примерно так же, как к твоему покровителю Шуйскому. Может, и не дремал, а вид только делал. Сам слушал? Хитер.

Что до слов сказанных.

Ага, верен ты? Деньгам и привилегиям личным и ничему больше. Только это тебя и вдохновляет на действия. Видно же, хитрый, ловкий в словах, в поведении. Только боишься одного — смерти. Ведь она поставит точку на всех твоих достижениях.

Ладно, Москва — это хорошо. Про нее ты мне сейчас и расскажешь. Там тоже людей много. Поговорим с тобой о них. Кто за кого и что.

— Ты человек Шуйского. Мы с тобой это уже говорили. Там еще в Воронеже.

— Го… господарь Игорь Васильевич. Был его. А теперь я. Ваш я человек.

Какой лис.

— Оставь. Лесть, дело последнее. Мне знания твои нужны.

— Все, что могу, все, что знаю, господарь. Только не губите. — Заныл он. — Вы же говорили, в монастырь.

Как быстро переобувается этот человек. Невероятно. То сонным прикидывался, потом глупым сразу стал, а тут сделался никчемным жалким, страдающим. Вертится, как уж на сковороде. Подбирает ко мне подход. Только вижу я тебя насквозь.

— Не ломай комедию, давай по существу.

— Как господарю угодно будет. Все, что знаю.

Я повернул голову к Григорию, посмотрел пристально, потом на Войского взглянул. Поднялся, прошел мимо к двери в наше помещение для совета военного, открыл. Стража стояла. Ну и моих тут приметил, телохранителей во дворе.

— Так, собратья. — Обратился к дозорным. — Свободны. Богдан! Пантелей!

Служилые люди переглянулись, поклонились. Не понимая, что происходить, отошли, а двое близких моих телохранителей явились. Абдулу бы еще и не пускать никого. Говорить будем о важном,