Инвестор. Железо войны - Николай Соболев

После ужина мы даже потанцевали под звуки патефона, но очень недолго — я сразу же начал расстегивать все ее пуговки, крючочки и пряжечки, Габи присоединилась, и к концу второй мелодии все наши вещи усеяли путь из гостиной в спальню.

— Besame, besame mucho, — запел я, едва отдышавшись. — Сomo si fuera esta noche la ultima vez. Besame, besame mucho que tengo miedo tenerte y perderte despues*.

Габи, только что расслабленная, тут же повернулась ко мне, прижалась грудью и своим хрипловатым голосом спросила:

— Что это за песня?

— Не знаю, слышал где-то…

А действительно, откуда я ее вспомнил? Слышал-то однозначно, но без знания языка текст сливался в «бесами мучим» и другие непонятные звуки, а сейчас, гляди, поднатаскался в испанском и слова воспроизвел…

— Где?

— Кажется, в ночном клубе в Нью-Йорке, там часто кубинские оркестрики выступали и пели свои песни.

— Вспоминай! — коснулась она губами моего уха.

Все мысли разом вылетели из головы, я обнял Габи…

Besame… despues — первый куплет знаменитой песни на испанском.

Проснулся я часов в десять, что неудивительно — мы оторвались друг от друга далеко заполночь. Но почему Габи никуда не спешит?

Она, будто почуяв мой взгляд, потянулась, закинув руки за голову, отчего спина выгнулась, а с груди сползло одеяло. Я тут же просунул руку ей под талию и поцеловал сосок — сперва правый, потом левый, отчего она с томным стоном проснулась.

— Ты никуда не торопишься?

— Сегодня же воскресенье, глупый.

Блин, с этими делами я совсем потерял счет дней! Но раз она никуда не идет, ее можно перевернуть на живот…

— Ай! Отстань! — и через несколько секунд: — Нет! Не останавливайся!

За утренним кофе, который мы пили по-семейному, в халатах, счастливо улыбаясь солнцу, я рассказывал ей о визитах последних дней. Об Асанье она отозвалась с большим уважением — я-то не очень знал, а он, оказывается, известный литератор, даже какую-то национальную премию выиграл. А Франко назвала «майорчиком».

— Это из-за роста?

— Не только. Я сама не помню, маленькая была, мама рассказывала. Молодой офицер, только-только стал майором, без средств и вдруг сватается к богатой наследнице, которая, к тому же, старше его на четыре года! Ее родители были против, а местное общество не принимало, вот и окрестили El Comandantino, майорчиком или майоришкой.

— Сватовство расстроилось?

— Да, но потом он все равно добился ее руки, когда король сделал его камергером.

— Забавно, — я вдруг сообразил, что в течении недели познакомился с лидерами двух противоборствующих лагерей 1936 года. Интересно, смогу ли я извлечь из этого хоть какой-то профит?

По возвращении в Овьедо мы с Панчо засели за модификацию системы охраны и допуска, а через несколько дней я съездил на оружейные фабрики в Овьедо и Трубиа, обрадовал их новым руководством и новыми веяниями. Нельзя сказать, что они сильно обрадовались, но понимали неизбежность происходящего.

Систему с двойным внешним забором, разделением производства на зоны и бейджиками с указанием цехов, в которые мог ходить носитель, мы начали внедрять после проверки на мозговых штурмах в управлении.

И тут как дамбу прорвало!

Испанцы уперлись, как бараны — никогда такого не было! Мы свободные люди! Не желаем носить пропуск с фотографией! Долой! Вернуть, как было!

Я, честно, говоря, опешил — чего они хотят? Свободно шляться по всей территории и так невозможно (если, конечно, работать, а не груши околачивать). Бейджик с фото? Так по нему тебя и в столовой накормят, и в кооперативной лавке товар отпустят, а не только не пустят «в гости» через три цеха. А чтобы встретиться, есть курилки и общественные места, но нет, вожжа под хвост. Анархисты, разумеется, эту бучу подогревали и возглавляли.

Еще на мою голову свалился конфликт с Pratt Whitney и Allison, захотевших по примеру Curtiss-Wright продавать лицензии на свои движки в Европу. Конкретно — в Германию, вот нахрен мне надо, чтобы у немцев хорошие моторы появились раньше времени? Пусть сумрачный тевтонский гений корячится сам…

Ситуация уплывала из рук, главный пропагандист Эренбург, умевший донести мысль до рабочих, как раз уехал в Париж, и туда же Ося вызвал меня, чтобы как-то разрулить проблему с лицензиями.

Так что, когда забастовали оружейники в Овьедо и Трубиа, я плюнул и добрался до Рикардо:

— Значит, так. Бузить против чего-то легко и удобно, а вы попробуйте подойти конструктивно. Нам в любом случае нужна система охраны, хотя бы для того, чтобы избежать поджогов. Если вам не нравится предложенные мной меры, я готов выслушать ваш вариант. Очень даже может быть, что он окажется лучше. Короче, вот список требований, думайте.

А потом, когда слегка обалдевший Рикардо уткнулся в бумаги, добавил:

— Пока будете думать, производство будет стоять.

— Это локаут!!!

— Ни в коем случае. Никого не увольняют, просто фабрика закрыта до установления системы охраны. Вашей или моей, неважно.

Кроме анархистов, сильно возбудился Сурин. Его прямо до глубины души поразила идея, что можно противиться разумным правилам внутреннего распорядка. Наверное, такого отношения он набрался у прилежных чехов — помнится, за всю Вторую мировую в протекторате Богемия и Моравия ни единой забастовки не случилось.

— Они что, не умеют договариваться? — возмущался Алексей. — Какой они профсоюз? Стачка есть крайнее средство борьбы!

— Да-да, Алексей Михайлович, крайнее, крайней не бывает. Если не считать такой мелочи, как вооруженное восстание.

Оставил чешского ассимилянта поразмышлять над этим и укатил, тем временем горячие головы остынут, может, и надумают чего полезного. Уже в поезде меня догнало известие, что в Барселоне события разворачиваются по тому же сценарию. Плюнул, отбил им телеграмму с теми же условиями, пусть тоже отдохнут.

С лицензиями мы с Осей разобрались довольно быстро, предложив американским акционерам более выгодную схему — продавать непосредственно моторы, которые мы собирались производить в Барселоне. И нам заработок, и возможность слегка перекрыть краник немцам. «Слегка» потому, что они наверняка вывернутся, но затраты лишнее понесут.

А потом я нажаловался на испанцев, на то, что Асанья мне предлагал ввести на завод войска, на Рикардо и прочих. Ося слушал, слушал, подумал и сказал таинственную фразу:

— Те, кто нам мешают, те нам и помогут!

И уволок Эренбурга шушукаться в угол. О чем две умные еврейские головы секретничали, не знаю, но пару раз они поминали какого-то Жана Лебедева, после чего развили бурную деятельность — катались по городу, рассылали курьеров и агентов, но к исходу второго дня взяли меня под белы руки и потащили за собой.