Лилит - Никки Мармери

– И ты, любимица небес, тоже должна пойти в лучших своих одеждах, в прекраснейших украшениях, с расчесанными и завитыми волосами, с подведенными глазами и накрашенными губами. – Я утерла вино с губ царевны тряпицей, которую потом бросила на пол. – Этот грубый и тщеславный мужлан, надменный слуга, оскорбивший тебя, не важнее грязи под ногами. Не посланца ты должна очаровать и ублажить, а его господина, твоего будущего мужа – царя Ахава. С ним ты станешь править Израилем как матерь народов и создашь империю. Возьми с собой жриц – все четыре сотни! – в самое сердце столицы Ахава. Построй там храм Царицы Небесной – в том самом месте, где Ее когда-то отвергли. Завоюй умы иудеев любовью, а не мечом, и твое имя будет благословлено вовеки!

Слава твоя останется в поколениях

Так Иезавель и поступила: сделала все, о чем я просила, и даже больше.

Я отбросила пророчества. Мне не было нужды видеть на коже царевны знак змеи. Я не верила в знаки, но безгранично верила в нее.

Она ворвалась на пир во дворце, ослепительная в одеянии цвета тирского пурпура. Шею ее украшали драгоценные ожерелья: красный сердолик, молочно-белые жемчуга, сияющий янтарь. Густые черные волосы, увенчанные миртовым венком, сделанным из золота, спускались до пояса ароматными локонами.

Когда царевна вошла в пиршественный зал, все обернулись, чтобы посмотреть на нее. Кубки замерли, не достигнув ртов. Мясо осталось неотведанным. Арфисты замерли, забыв о струнах. Ей и не требовалась их музыка, поскольку у Иезавели была своя: амулеты на щиколотках мелодично звенели при каждом шаге, сама ее красота пела.

Говорила она только с отцом, царем Сидона, не обращая внимания на мужчину, сидевшего от него по правую руку, – командира колесниц и начальника царского дворца. Позднее я узнала, что этого тупицу звали Авдий.

Игнорируя посланца, Иезавель передавала свои приветствия израильтянам через царя Ефваала. Отец поощрял это чудачество, видя пред собой лишь мир и процветание, которые принесет ему этот союз: торговлю в пределах Израиля к востоку, силу могущественного союзника.

Неделей позже, когда мы покинули Сидон и пустились в долгий путь в Самарию, новую столицу Ахава, царевна взяла с собой четыреста пятьдесят жрецов Ваала и четыре сотни своих голубок, а также воинов и стражников, поваров и ремесленников. Отец не отказал ей ни в чем. Свита насчитывала тысячу человек.

А еще Иезавель взяла с собой меня. Более того, она не выносила, когда меня не было рядом. Она называла меня своей пророчицей, не подозревая, что на самом деле это она выступит пророком.

Я покидала Израиль в одиночестве, чуждаясь любой компании, полная гнева и лишенная надежды. Возвращалась же я верхом на верблюде, одетая в прекраснейший египетский лен, с золотом в ушах и серебром на запястьях, в свите будущей царицы иудеев.

Зефир, обещанный мне Нореей. Легкий ветерок, который пронесется над землей, проникая в двери и окна, будет шептать в каждое ухо и врываться в каждое сердце. Если кто-то и способен на такое, то именно Иезавель.

* * *

Путешествие заняло три ночи. Никогда прежде царевна не покидала цветущих финикийских земель, зажатых между горами и морем, никогда прежде не видела пустыни. Когда спелые виноградники, густые кедровые леса и пышные сады родины остались позади, Иезавель уныло оглядела выжженную солнцем, каменистую землю, пересохшие реки, серые холмы.

– И ты хочешь, чтобы я правила этой страной?

– Ты станешь ее дождем, – изрекла я, как подобает пророку. – Ты принесешь ей жизнь.

Мы ехали на раскачивающихся верблюдах по двенадцать часов каждый день. Для ночлега и укрытия от полуденного солнца свита располагалась в шатрах. В пути Иезавель жила с такой же роскошью, как и дома. Об этом заботились ее голубицы: они готовили ей еду, каждый день пекли лепешки, согревали воду, чтобы наполнить серебряную ванну.

Иезавель не доверяла свою безопасность израильтянам и по ночам выставляла вокруг своего шатра личную стражу. Она по-прежнему отказывалась говорить с Авдием и даже смотреть на него. Казалось, его это полностью устраивало.

На четвертый день, когда мы готовились покинуть стоянку в тени горы Гевал, прибыл сам царь Ахав. Под рев труб он спрыгнул с колесницы и призвал Иезавель к себе. Он не смог дождаться ее прибытия в царскую столицу и пожелал немедленно увидеть невесту.

Поговаривали, что у него уже есть семьдесят сыновей. Я даже не усомнилась в этом, увидев похотливую физиономию Ахава, его сверкающие глаза, толстые ляжки и мускулистую руку, привычную держать копье. И хотя царь застал невесту врасплох, все еще сонную, выйдя из шатра, она сияла несравненной красотой, и жених был очень даже доволен тем, что ему досталось.

Иезавель въехала в Самарию на жеребце Ахава, сидя у него на коленях и в его объятиях. Люди толпились на улицах, чтобы увидеть новую царицу, кланялись ей и бросали пальмовые ветви под ноги коню.

Тем вечером на свадебном пиру вино текло рекой из блестящих серебряных кувшинов. Глубоким и нежным голосом Иезавель пела своему мужу.

Да будет благословен Господь Бог твой,

Что посадил тебя на престол Израилев!

Всех мужей ты прекраснее.

Речи твои наделены изяществом.

Ты славный победитель.

Пусть десница твоя вершит великие дела.

Ахав восхищенно смотрел на свою прекрасную невесту и повелел музыкантам исполнить для нее гимн.

О царственная невеста,

Величайшие люди жаждут твоего благоволения.

Слава твоя будет жить в поколениях.

Вовеки ждет тебя поклонение.

Забудь народ свой и родину свою.

Царь теперь твой повелитель.

Склонись перед ним.

Сидя на женской скамье среди весело смеющихся голубиц, я наблюдала за мрачным, недовольным Авдием. В пути я узнала от израильтян, что этот брак был его затеей: командир предложил Ахаву женитьбу ради мира и союза с могущественным Сидоном. Авдий всячески поддерживал этот союз, отстаивал его вопреки воле пророков Яхве, презиравших иноземных жен. Но не рассчитывал на такую женщину. На царицу, которая молится собственной богине. Которая привезла с собой сотни жрецов и жриц в самое сердце Израиля. Которая, как Авдий начал подозревать, видя, насколько легко она ошеломила и обезоружила весь двор, не склонится ни перед кем.

Золотой век

Последовавшие годы стали золотым веком для царства. Едва ли я могла даже