Лилит - Никки Мармери

– Я не предлагаю купить ее! – рявкнула Иезавель. – Ты должен посчитать честью возможность отдать ее своему царю!

Ахав протянул одну руку Навуфею, известному своей праведностью, другую – жене. Значит, вот что они обсуждали, когда мы видели их из окна покоев Иезавели: Ахав пытался купить виноградник, но потерпел неудачу.

Жрецы Яхве вскочили и начали говорить о законах и обязательствах, связанных с наследственными землями. Мол, участок принадлежит не Навуфею, а его потомкам. По закону, данному Моисеем, такую землю нельзя продавать. Но Авдий, сидевший среди своих, прижав к груди неизменную алую шапку, ко всеобщему удивлению, поддержал царицу. Он утверждал, что царь должен иметь право приобрести любой участок, прилегающий к дворцу, ради безопасности и уединения.

Лицо Иезавели выражало не меньшее замешательство, чем мое. Что задумал командир? Но у меня почти не было времени над этим подумать: скандал улегся так же быстро, как и вспыхнул.

Начались празднества. Тщедушный, сутулый Кемош зажег костры в честь своего бога, огненного Молоха. Дети моавитян прыгали через огонь, чтобы очистить себя, а заодно и весь город к новому году. Первый виноград в этом сезоне был поднесен Шахару в дар для Ваала. Жрецы Яхве бормотали молитвы, лили святую воду на сожженные подношения, стучали ивовыми ветками, которые после положили у алтаря. Вышли мои голубицы с пальмовыми листьями, миртовыми, оливковыми и ивовыми ветвями, связанными вместе и увешанными лимонами, гранатами и финиками. Жрицы уложили эти символы плодородия Богини-Матери перед деревянным столбом и вознесли молитвы Ашере в благодарность за дары земли. Потом голубицы танцевали под полной луной со все нарастающим весельем, призывая сидевших за столами присоединиться к ним, и наконец праздник перерос в буйство самозабвенной радости, в котором участвовали все, кроме пророков Яхве, презиравших женские обряды. Голубицы даже не пытались вытащить поклонников ложного Бога из-за стола.

Те смотрели на происходящее с отвращением, приберегая самые кислые рожи для Иезавели, которая кружилась среди пылающих огней, сверкая черными глазами. Ее необузданное веселье, изящество стройной фигуры и нескрываемое удовольствие, которое царица получала от собственного тела, были омерзительны почитателям Яхве.

* * *

Той ночью мне снилось, будто я гуляю в дворцовом розарии. Вокруг жужжали пчелы, в небе кружили и пели птицы, но идиллию нарушал скрипучий крик павлина. В поисках птицы я оказалась в саду под цветущим персиковым деревом. У корней лежали останки: мертвый годовалый ягненок чистейшей, безупречнейшей белизны. Но в животе у животного зияла дыра, в которой копошилась гнилостная масса червей и мух; грудная клетка раздулась и лопнула, выпустив огромное облако ос. Из образца чистоты излился смертоносный рой.

Я проснулась в поту на скомканных мокрых простынях, еле дыша от ужаса. Что-то прогнило в самом сердце этого дворца. Скрытое и невидимое, здесь набирало силу гнездо невыразимого зла. Я сразу же побежала к Иезавели.

Суд над Навуфеем

Когда я пришла, процесс уже начался. Я пробилась сквозь толпу просителей к дворцовым воротам и увидела зал суда, битком набитый придворными. Стража охраняла помост, где на тронах из слоновой кости восседали Ахав и Иезавель. Перед ними распростерся ниц мужчина, целуя землю: Навуфея вызвали, чтобы покарать за неуступчивость предыдущим вечером.

Авдий расхаживал перед ним.

– Значит, ты отрицаешь обвинения в том, что злонамеренно и с великим бесчестьем и прилюдным поношением отказал своему царю в том, что ему полагается?

– Отрицаю, – ответил несчастный, чей голос заглушала земля. – Ибо я не могу совершить то, что запрещает мне мой Бог.

– Разве твой Бог не поместил царя на его трон? – Авдий указал на Ахава, которому было явно не по себе. – Разве он не повелел тебе повиноваться своему царю?

Иезавель топнула обутой в сандалию ногой. Я хорошо понимала чувства царицы: в Сидоне правители не спрашивали у мелких чиновников разрешения удовлетворять свои прихоти. Через весь зал я чувствовала, как в моей любимице вскипает гнев.

– У тебя вообще есть дети? – рявкнула она. – Ты говоришь о наследственных землях, но сам так же хром и немощен, как осел, от которого только и проку будет, если его сварят на клей. Ни одна здравомыслящая женщина не захочет видеть тебя в своей постели! Каким потомкам ты надеешься эту землю передать?

Навуфей не ответил. Его судьба меня не волновала, но очень тревожило, что обвинителем выступает начальник царского дворца, презирающий Иезавель. Чего он надеется достичь?

Авдий остановился.

– Твое молчание говорит само за себя. Земля отныне принадлежит царю. А ты приговорен к изгнанию за городские стены на десять лет, – объявил он для писца.

По залу пронесся одобрительный шепоток. Навуфей медленно поднялся – его старые суставы плохо гнулись после лежания на холодном камне. Едва он успел поставить на землю одну ногу, как Иезавель встала с трона.

– Подожди! – воскликнула она.

Ахав тревожно взглянул на жену. Даже я, знавшая царицу лучше остальных, не могла предположить, что она задумала.

– Я милосердная женщина. – Она улыбнулась полной коварства улыбкой. – Ты можешь остаться и ухаживать за виноградником отцов своих. Можешь обрезать лозу и собирать виноград от имени своего царя. Все, о чем я прошу, это посвящать вино Богине-Матери. – Иезавель протянула руку, чтобы помочь Навуфею встать. – Твое вино прекрасно, – сказала она почти по-доброму, – и первые его порции должны поступать в храм Ашеры, чтобы почтить великую Госпожу.

– Увы, моя царица, – Навуфей поклонился, – это невозможно. Я не служу никому, кроме Яхве, Бога отцов моих. Я не могу чтить ложных богов.

Они с Иезавелью были бы одного роста, если бы праведник выпрямился. Но он был так сгорблен, что она возвышалась над ним. Удар, который царица обрушила на его висок, повалил Навуфея на пол. Кровь залила плиты, а Иезавель стремительным шагом покинула зал, бросив через плечо:

– Бросьте его в темницу. Обвините в богохульстве.

За непочтение Богу полагалось только одно наказание. Навуфея вывели на место казни за городские стены, и там довольная толпа обрушивала на него град булыжников и камней поменьше, пока бедолага не перестал шевелиться. Его окровавленный труп бросили в безымянную яму, где шакалы и вороны пировали на его плоти и внутренностях.

Имущество Навуфея, осужденного преступника, отошло царю. Итак, Ахав все же получил свой виноградник, а храм Ашеры – первую партию вина каждого сезона. Иезавель считала это великой победой.

Однако я была не так уверена. Какой бог может требовать такого воздаяния? Завистливый, жестокий творец. Самовлюбленный психопат. Слабый бог, чья власть держится на страхе. Только не Ашера. В этом я не сомневалась.

* * *