Хроники Менталиста 3 - Ярослав Чичерин

Я чувствовал, как его сознание сопротивляется, пытаясь отторгнуть фальшивые воспоминания. Но амулет пульсировал под рубашкой, наполняя меня силой, и я продавливал новую реальность слой за слоем.

— Ястреб принёс документы о продаже. Ты вначале отказывался, считая это предательством. Но он убедил тебя, что безопасность семьи важнее. Что с деньгами от продажи вы сможете уехать, начать новую жизнь. Что Сопротивление найдёт другие пути поставок оружия. Наконец, ты согласился.

Семёнов дёрнулся, его лоб покрылся испариной, но я видел, как мои слова проникают в его сознание, перекраивая память о последнем часе.

— Ты подписал все бумаги, — продолжил я, доставая из портфеля договор. — Вот они. Это было трудное, но необходимое решение. Ты уже купил билеты на поезд. Уезжаете завтра на рассвете. Новая жизнь, новый город, подальше от всего этого.

Я разложил договор на столе и ослабил ментальный контроль, позволяя Семёнову двигаться. Он моргнул несколько раз, затем, с отсутствующим взглядом человека в трансе, взял ручку и подписал каждую страницу — чётко, уверенно, без колебаний. Это были не подписи человека под принуждением, а осознанное решение того, кто уже смирился с неизбежным.

Когда последняя подпись была поставлена, я собрал документы и убрал их в портфель. Затем снова коснулся его лба, закрепляя иллюзию.

— Ястреб ушёл пять минут назад, — прошептал я. — Ты сидишь один, думая о предстоящем отъезде. О том, как объяснить детям, почему нужно уехать так внезапно. О новой жизни, которая ждёт вас.

Я отступил к двери, наблюдая, как Семёнов медленно приходит в себя. Он поднял руку к лицу, словно вытирая невидимые слезы, затем глубоко вздохнул. Его взгляд упал на семейную фотографию на столе, и я увидел, как в глазах проступила решимость человека, который сделал трудный, но необходимый выбор.

— Прощай, Виктор, — сказал я тихо, выскальзывая в ночь. — И. удачи в новой жизни.

Глава 16

Цена тишины

Выйдя из дома, я сел в машину и какое-то время просто сидел, пытаясь прийти в себя. Техника замещения воспоминаний выжала меня досуха — каждая мышца ныла, а в висках пульсировала тупая боль. Амулет на груди, ещё недавно пылавший, теперь остыл до привычной температуры. Я откинул голову на подголовник, закрыл глаза и глубоко вдохнул, наполняя лёгкие ночным воздухом.

Несмотря на истощение, внутри разливалось странное удовлетворение. Дело было сделано, и сделано чисто. Без крови, без криков, без сломанных костей. Семёнов не просто подписал бумаги — он теперь искренне верил, что сделал это добровольно, ради спасения семьи. Это было почти… изящно. Словно хирургическая операция вместо мясницкой разделки.

Я бросил последний взгляд на тёмные окна второго этажа, где спали дети Семёнова, затем провёл рукой по лицу, стирая усталость, и включил двигатель.

Уже к утру Семенов соберёт вещи и действительно исчезнет — не по моему прямому приказу, а потому что теперь его разум твёрдо убеждён: имперские агенты раскрыли его связь с Сопротивлением и уже идут за ним. В его новой, переписанной реальности у него есть меньше суток, чтобы спасти семью от ареста или чего похуже. Так что каждая минута промедления — это смертельный риск.

Моя ложь, внедрённая в его сознание, превратилась в спасительную истину: или бежать немедленно, или потерять всё. Пожалуй, это даже милосердно — он никогда не узнает, что предал Сопротивление не по своей воле, а сохранит уверенность, что поступил правильно, защищая самое дорогое, что у него есть.

Машина тихо тронулась с места, растворяясь в предрассветной тишине спящего города.

На следующий день, выспавшись и приведя мысли в порядок, я вошёл в кабинет Никонова, чувствуя необычную уверенность. Я положил перед ним папку с подписанными документами и молча отступил на шаг. Никонов, не говоря ни слова, раскрыл её и начал тщательно изучать каждую подпись, поворачивая страницы под настольной лампой. Иногда он сверялся с какими-то образцами из своей картотеки, делая еле заметные отметки карандашом. Я стоял неподвижно, наблюдая за этим ритуалом проверки.

Наконец, удовлетворенно кивнув, Никонов аккуратно сложил бумаги и убрал их в сейф.

— Отличная работа, Сокол, — сказал он, доставая конверт из ящика стола. — Вот твоя оплата.

Конверт был толще, чем я ожидал. Я не стал считать деньги при Никонове — это было бы проявлением недоверия. А не доверять человеку, от которого зависит твоя жизнь, неразумно.

— Благодарю, — сказал я, пряча конверт во внутренний карман пиджака.

— Я ценю твой профессионализм, — Никонов улыбнулся, откидываясь в кресле. — И твои успехи не останутся без внимания.

Он подошел к бару, налил два бокала коньяка и протянул один мне.

— Ты заслужил это, — сказал он, жестом указывая на папку с конвертом. — Внутри не только оплата за задание, но и ключи от квартиры в центре. Десятый этаж, панорамные окна, всё как полагается человеку твоего… потенциала.

Я принял бокал, хотя до недавнего времени никогда не пил коньяк. В трущобах мы довольствовались дешёвым пивом, иногда самогоном, если повезёт раздобыть. Теперь же дорогой алкоголь стал частью новой реальности, к которой мне приходилось привыкать.

— Кстати, о твоей подруге, — как бы между прочим заметил Никонов, изучая содержимое своего бокала. — Она, кажется, не в восторге от нашего… сотрудничества?

Я едва заметно напрягся. То, что Никонов помнил имя Кристи, уже было тревожным знаком. А то, как именно он о ней спросил — словно между делом, но с очевидным интересом — настораживало еще больше.

— Она просто осторожна, — ответил я, старательно сохраняя нейтральный тон.

— Осторожность — хорошее качество, — кивнул Никонов. — Но иногда оно мешает увидеть… возможности. — Он сделал глоток коньяка. — Уверен, со временем она привыкнет к вашему новому положению.

— Да, привыкнет, — согласился я, отпивая из своего бокала и стараясь не поморщиться от жгущего ощущения в горле.

— Женщины всегда привыкают к комфорту, — заметил Никонов с тонкой улыбкой. — К деньгам. К власти. — Он помолчал, затем перевел разговор, будто случайно вспомнив: — Кстати, моя дочь недавно спрашивала о тебе.

Я постарался, чтобы мое лицо не выдало внезапной настороженности. Алиса. Мысли о ней вызывали смесь противоречивых эмоций — от настороженности до странного, нездорового любопытства. Наши прошлые встречи были… напряженными. Её попытки соблазнения — слишком явными. И теперь я не знал, как Никонов отнесётся