Песнь Итаки - Клэр Норт

что ты так к этому относишься», и на этом все. Даже когда люди Одиссея погружались в пучину вокруг него, захлебываясь пеной, ему хотелось сказать лишь: «Я же говорил, разве нет? Я вам говорил, а вы не слушали…»

Одиссей произносит:

– Женихи… Я думал… Можно было предположить…

– Ты хотел узнать, спала ли я с кем-нибудь из женихов. Я правила Итакой больше двадцати лет – на этих землях мое имя имеет вес, на мои знания полагаются. А потому, сомневался ли ты в моей верности или нет, убить меня было бы в высшей степени глупо. Но тебе хотелось убивать. Хотелось почувствовать себя великим. Могущественным. Как мерзко, не так ли, что единственное, на что ты ради этого решился, – убийство безоружных служанок?

Теперь Пенелопа замолкает.

Теперь Пенелопа смотрит в бездонное небо.

Одиссей думает о том, чтобы ударить ее.

Думает о том, чтобы упасть ей в ноги.

Думает, что, возможно, если простоит тут подольше все так же молча, она простит его.

Но нет.

Пенелопа ждет.

Она отлично умеет ждать.

Поэтому Одиссею приходится развернуться и уйти.

Глава 31

На рассвете появляется гонец из лагеря Эвпейта и Полибия с просьбой забрать своих мертвых.

Телемах шипит:

– Стоило бы скормить их трупы воронам!

Одиссей возражает:

– Вонь от их разлагающихся тел будет отравлять нас, если мы оставим их тут.

За телами приходят безоружные мужчины и уносят их в свой лагерь на краю поля. Пока Одиссей наблюдает за ними, он замечает на опушке леса, как вдали от укреплений Эвпейта и Полибия что-то движется. Мелькает, скользит в тенях фигура с луком. Он ладонью прикрывает глаза от солнца, и…

Фигура исчезает, если вообще была.

– Отец, – обращается Одиссей к Лаэрту, пока старик сидит на земле, скрестив ноги, и посасывает кусок вяленого мяса. – Ты когда-нибудь видел… Есть кто-нибудь еще… У вас есть другие союзники на этом острове? Другие мужчины, которые смогут прийти на помощь?

– А почему ты интересуешься, парень? – спрашивает пожилой царь.

– Мы в осаде, – поясняет Одиссей спокойным, тихим голосом человека, свыкшегося с бесконечными разочарованиями. – А мне показалось, что я заметил движение среди деревьев.

– Ты забрал всех способных сражаться мужчин в Трою, – пожимает плечами Лаэрт. – А вернулся один. Неоткуда тут взяться лишним дееспособным мужчинам, так?

И вот опять.

Подозрение, мелькнувшее в голове Одиссея.

Косой взгляд его отца.

Старик такой же, как его жена. Тоже что-то скрывает.

Само собой, это невозможно. Отец не стал бы скрывать ничего от своего сына, а если бы и стал, Одиссей бы сразу понял. Непременно понял.

И все же что-то есть в том, как Лаэрт наклоняет голову, как сосредоточенно жует, как избегает взгляда сына, как кривит в усмешке рот.

У Лаэрта есть тайна… Нет, тут нечто большее. Лаэрт хранит чужую тайну.

Одиссей оглядывается в поисках жены и видит, что она стоит на стене в компании Автонои. Две женщины держатся за руки, делясь друг с другом силами. И при этом так пристально разглядывают лес на востоке, словно прежде никогда не видели деревьев.

Все утро до них доносятся стук топоров, удары молотов.

Телемах, прищурившись, изучает лагерь Полибия и Эвпейта, пытаясь найти объяснение этим звукам.

– Они делают лестницы, – объясняет Одиссей.

– Разве это… Это может сработать?

– Лестницы – это крайняя мера, – принимается рассуждать отец. – Слишком легко оттолкнуть от стены. Но если они сделают много лестниц, а у нас не слишком много людей, неважно, сколько лестниц мы оттолкнем. Они будут наступать со всех сторон и задавят нас числом.

– Но ведь должны же мы хоть что-то сделать?

– Сейчас? Сейчас мы можем лишь замедлить их. Твоя мать, у нее… или у твоего деда… Есть ли что-то, о чем они не говорят мне?

– Если есть, тогда мы вытащим это из них.

– Ты не знаешь.

Даже Одиссею не удается сдержать легкий вздох, скрыть тень разочарования в голосе. Телемах резко выпрямляется, скрывая дрожь, и прикусывает губу. Отец любезно делает вид, что не заметил этого. В этот момент он облизывает палец, поднимает его, ловя ветер, прикрывает глаза, чтобы почувствовать его порывы.

– Отец?

– Насколько я помню, ветер на Итаке… переменчивый, – рассуждает опытный воин. – И дождей, по-моему, давно не было, да? Нам просто нужно чуть больше времени.

В конце концов из ворот выходит именно Лаэрт.

После долгих споров, кому следует идти, обсуждения преимуществ и недостатков каждого варианта Лаэрт, не выдержав, рявкнул: «Во имя всех богов, меня либо убьют, либо нет, но если и убьют, то я всего лишь ворчливый старикашка!»

Телемах разразился возражениями, но Одиссей не торопился выражать несогласие с отцом, и дело было решено.

И вот Лаэрт шагает, безоружный, размахивая руками и высоко вскидывая шишковатые колени, прочь от своей фермы, через кровавое поле, к шатрам Полибия и Эвпейта. Он останавливается примерно на полпути между фермой и лагерем и ждет.

Мятежники, наблюдающие за ним, сперва удивленно бормочут, потом принимаются носиться взад и вперед, даже собирают небольшой совет, пока наконец навстречу не выходят Эвпейт и Полибий, тоже безоружные, но с Гайосом, держащимся позади на почтительной дистанции.

Эвпейт, закутанный в траурные одежды, с проплешинами там, где он выдирал на себе волосы, останавливается в паре шагов от Лаэрта, словно сползающий ледник замедляет движение. Полибий стоит рядом с ним, покачиваясь, словно малейший ветерок может свалить его с ног. Некоторое время трое стариков просто смотрят друг на друга, и на этот раз Лаэрт не плюется, не отхаркивает слизь из горла, не фыркает, не усмехается и не пялится злобно: просто стоит, как будто когда-то был царем этих земель; как будто был другом этим двоим.

И наконец:

– Ваши сыновья. Их похоронили как положено? – спрашивает он.

Полибий судорожно вздыхает. Эвпейт и глазом не моргает.

– Нашим сыновьям были отданы все положенные почести, – молвит он. – Мы не можем обещать того же твоему роду.

Лаэрт кивает, переваривая эту мысль, как привычный, успокаивающий обед, которого он давненько не едал.

– Он, конечно, натворил дел, да? Но если подумать: на самом деле, как еще это могло закончиться? Даже если бы Одиссей вернулся домой с триумфом, под звуки трубы и барабана, ваши парни слишком долго оккупировали его дворец, цепляясь за юбки его жены и все прочее… Ни один человек чести не сказал бы просто «спасибо за попытку стать царем, пока-пока», точно нет. Ножи в его спину. Волки у его порога. Ужасный пример, поданный другим. Но вы это и так знаете, правда? И всегда знали. Если бы мой Одиссей не убил ваших парней, они перебили бы друг друга. Эвримах Антиноя. Антиной Эвримаха. Чем-то пришлось бы пожертвовать.

Два отца не двигаются и не отвечают. Полибию хочется воздеть руки к небесам и закричать: «Эвримах, Эвримах, мальчик мой, прости меня, прости!» Но, как и Одиссей, он не умеет просить прощения, и потому в голове у него крутится другое: «Мой мальчик, отмщение, отмщение и кровь, отмщение и честь, честь и кровь, мой Эвримах!»

Эвпейт стоит, как утес, о который разбиваются бесконечные волны, и смотрит прямо сквозь Лаэрта на далекий серый горизонт.

– Мы были друзьями когда-то, – говорит Лаэрт. – И теперь Одиссей надеется, что вы вспомните об этом. Вспомните о своей верности и обо всем прочем. Но я так не думаю. Он не улавливает всего, да? Не понимает. Сын у него есть, конечно; есть, но он никогда не был с ним знаком. Успел за двадцать лет забыть его и все еще представляет себе сопливого малыша, что, впрочем, не слишком изменилось. По крайней мере, вашим парням удалось провести время со своими отцами, с учетом всего… Это приятно. Хорошо. Немного времени. Времени, которое у вас было. В общем, мой сын надеется, что я смогу убедить вас отступить. Скинуть камень с души. Может быть, хотя бы одного из вас. Может, тебя, Полибий. Ты купец, а не воин. Ступай горевать о своем сыне. Ступай домой и поплачь. Что вообще ты здесь