Рука Короля Солнца - Дж. Т. Грейтхаус

Я попытался восстановить равновесие, и мне даже удалось устоять на ногах, но, когда мой взгляд снова упал на Иволгу, по телу прошла судорога и меня едва не вырвало.

– Ты сделал все, что было в твоих силах, – сказал Вестник, обнимая меня за плечи, чтобы поддержать.

– Нет, – возразил я, отстраняясь от него, и моя скорбь превратилась в гнев. – Нет, мы не сделали. Нам следовало начать атаку сегодня утром. Мы могли бы его спасти!

Лицо Вестника стало жестким, но он не ответил на мое обвинение.

Он посмотрел на обугленные останки Холодной-Лисицы, лежавшие на разбитых плитках в луже грязи и пепла.

– Это?.. – спросил он.

– Ее дочь, – сказал я. – Я не знаю, где сейчас Яростная-Волчица. Другая дочь, скорее всего, защищает туннель.

Рука-Вестник сумел показать такт и присутствие духа, никак не отреагировав на мою неудачу. Его взгляд вернулся к Иволге, и на лице появилась печаль.

– Мы могли его спасти, – повторил я.

Он открыл рот, словно собрался ответить, но не сказал.

Струи дождя смешивались с кровью Иволги, превращаясь в ярко-красные ручейки.

– Я разберусь с Яростной-Волчицей, если она все еще в Железном городе, – сказал Вестник, указывая в сторону остальных пленников – бывших воинов гарнизона. Среди них двигалось полдюжины солдат, которые снимали с них кандалы, используя наконечники своих кинжалов. – Отведи этих людей в наш лагерь, – приказал Рука-Вестник. – Сражение еще продолжается, но найэни сдадутся, лишившись своих ведьм.

– Мы могли бы…

– Мы могли, – жестко перебил Вестник, – но не сумели. И теперь нам с тобой жить с этой ошибкой.

– С ошибкой? – Мой голос дрогнул. – Наша ошибка стоила Иволге жизни. И еще дюжине людей…

– На войне смерти неизбежны.

– На какой войне? – Теперь я кричал, мой гнев вырвался наружу. – Это не война! Несколько сотен мятежников заняли город, который уже голодал, и мы могли заставить их сдаться в тот день, когда прибыли сюда! Яростная-Волчица сбежала, но она все равно бы сбежала. А Иволга остался бы в живых.

– А что сделал ты, чтобы его спасти, за те два дня, которые провел в компании наших врагов? – потребовал ответа Вестник.

Я постарался успокоиться, чувствуя, как чешутся мои отметки ведьмы. Один щит лжи разбился во время моей схватки с Холодной-Лисицей. Пришло время выставить другой.

– Неужели вы думаете, что они позволили бы внезапно появившемуся крестьянину-добровольцу – во время осады! – охранять самого ценного пленника? – резко спросил я. – Они поставили меня часовым на стену. И, как только появилась возможность, я покинул свой пост, убил двоих мятежников и добрался до Иволги, пока он еще был жив, – но Холодная-Лисица перерезала ему горло. И это намного больше, чем сделали вы.

Его лицо снова стало жестким. Мне лишь оставалось надеяться, что моя дерзость сделает высказанную полуправду более убедительной, без вуали уважения и норм приличия.

– Твоя скорбь понятна, – после паузы холодно заговорил он, – и я не стану обращать внимания на твое неуважение. Однако ты будешь выполнять приказы, Рука-Ольха.

С этими словами он покинул двор гарнизона, оставив меня потерянно стоять и смотреть на бежавшие по небу тучи, дожидаясь, когда мои люди освободят остальных узников. Вскоре я почувствовал пламя и боевую магию, а потом мои плечи свела судорога. Вестник нашел Горящую-Собаку или Яростную-Волчицу, кто-то из них применил магию и сбежал. Как ни странно, я вместе с горечью почувствовал удовлетворение. И хотя Яростная-Волчица могла уцелеть, оставаясь помехой для империи, поднятое ею восстание стоило ей одной дочери, и поражение сделает легенду о ней не такой красивой. А Вестник, несмотря на все свое бессердечие, не сумел ее убить.

В том, что эти воины бесконечно кружили друг подле друга, наносили мелкие раны, медленно пускали кровь своим врагам, но не могли нанести решающий удар, была некая ужасная справедливость. Как жаль, что они не могли вести свои сражения в одиночку, изолированные от остального мира. Там, где их противостояние не приводило бы к осадам городов и голоду. Там, где романтические баллады о прошлых войнах не обманывали бы юношей, мечтающих о славе, но находящих лишь смерть.

Глава 14. Скорбь и перевод

Тех немногих из наших солдат, кто погибли, похоронили со всеми почестями на кладбище Железного города. Мертвых найэни сожгли. Вестник попросил наших лекарей приготовить тело Иволги к долгому путешествию в разгар летней жары. Фургон с его трупом пах солью, песком и кедром. Так лекари сохраняли тело.

Чего я знать не хотел.

Ранние тайфуны прошли, и небо очистилось. Вестник, я и бо́льшая часть наших сил покинули Железный город, рассчитывая спуститься с гор до начала следующего цикла штормов. Всего мы провели в Железном городе две недели. Две недели, после которых я чувствовал себя опустошенным, а мое сердце было разбито. Меня тошнило от войны после первого же столкновения с ней.

Мы мало говорили с Вестником во время нашего путешествия к Восточной крепости, в основном спокойно обсуждали погоду – куда более мирно, чем во время бурь, бушевавших, когда мы направлялись в Железный город, или советовались, где лучше разбить лагерь для ночлега.

Ни один из нас не упоминал Иволгу, хотя его отсутствие привело к появлению пустоты, его фургон неизменно следовал в конце колонны, завернутый в белые похоронные ткани с тетраграммой его отца. Мы также не говорили о моей вспышке во дворе гарнизона, как и о магии, которую Вестник применил против меня. Узы, возникшие между нами, сейчас казались разорванными.

Железный город должен был стать одной из многих ступеней на моем долгом пути к Имперской Академии. Вместо этого он стоил мне друга и учителя, и я лишился последних надежд.

Когда миновала середина лета и в Найэне снова начались сильные дожди, мы наконец добрались до Восточной крепости.

Мы отправили гонцов, чтобы в крепости начали приготовления к похоронам Иволги. Теперь от его фургона меньше пахло пряностями, а тем, кто ухаживал за телом, приходилось прикрывать рты и носы тканями, пропитанными ароматическими веществами.

Голос Золотой-Зяблик, который встретил нас у ворот цитадели губернатора, одетый во все белое, со сбритыми из-за траура бородой и волосами, сразу подбежал к фургону.

Рыдания сотрясали его тело, когда он прижимал тетраграмму к его лбу, накрытому погребальным саваном, промокшим после сильного дождя.

– Мой сын, – простонал он. – Мой глупый сын.

Он поднялся, его взгляд остановился на мне, и мне показалось, что я прочитал в нем ненависть, а потом он посмотрел на Вестника.

– Мы еще поговорим, – сказал