Пересмешник на рассвете. Книга 1 - Дмитрий Геннадьевич Колодан

Оружие давало свободу. Странную, наглую, неправильную, и в то же время свободу. Этьен чувствовал ее каждой клеточкой своего тела, словно сквозь него одна за другой прокатывались электрические волны. Каждый раз его передергивало, а волоски на руках становились дыбом. Это ощущение пьянило, как дорогой бренди, – незаметно, но неумолимо. Этьен знал, что сейчас способен на многое из того, о чем раньше и подумать не смел. Он мог пройти навстречу паре брешистских молодчиков и не уступить им дорогу. Наоборот, это они убирались с его пути, к вящему своему удивлению. Или он мог отправиться в бордель и узнать, каково это – быть с женщиной. Или… Открывавшиеся возможности дробились и множились, и чем больше он о них думал, тем больше их становилось. Поэтому Этьен Арти не купил артишоки. Он прошел мимо лавки зеленщика, даже не замедлив хода, и с головой нырнул в город.

Прятать оружие под одеждой оказалось неудобно. Револьвер то норовил провалиться в штаны, то царапал барабаном кожу, то впивался рукоятью в живот. Но пьянящее чувство свободы с лихвой все окупало. Эх, знал бы раньше, но…

Этьен понятия не имел, почему именно сегодня он решил взять на прогулку пистолет. Возможно, толчком послужил ночной визит приятелей. После того как друзья ушли (мать не отпустила его с ними, закатила истерику), Этьен долго лежал в холодной постели и думал о том, что ему рассказали Флип и Хавьер.

История о пропавших бездомных и критика Президента Республики взволновали его куда меньше, чем Хавьера. То была политика, а это слово вызывало у Этьена рвотный рефлекс. Но радио, возникшее из ниоткуда и передающее его стихи, – вот это действительно впечатляло. Луна привычно зазывает висельников… Откуда они могли знать, если он и сам забыл?

Поначалу Этьен подумал, что это дурацкий розыгрыш. Но у Хавьера чувство юмора напрочь отсутствовало, а Флип слишком хорошо к нему относился, чтобы ломать настолько глупую комедию. Потом ему стало страшно. Вдруг представилось, что кто-то ворует строчки у него из головы еще до того, как они написаны. И они перестают быть его строчками, становятся чужими, не успев появиться на свет. А затем ему стало смешно. Как он может заявлять права на то, чего нет? На то, чем вообще нельзя обладать? Первое правило поэта – никогда не сочиняй. Слова приходят сами, а ты должен поймать их и отдать другим. Стихи – это словесное воплощение иного творения. Образ. Отпечаток. Следовательно, стихи существуют изначально, еще до того, как слова выстраиваются в строчки, строчки складываются в строфы…

Этьен замедлил ход, надеясь поймать ускользающую мысль. Стихи – это, это…

– Свежие розы! – раздался плаксивый голос. – Господин, купите свежие розы!

Этьен обернулся, злой на то, что его сбили с мысли, причем именно тогда, когда он почти постиг суть и назначение поэзии. Рука потянулась к спрятанному под рубашкой револьверу. Но тут же Этьен сообразил, что это он сам остановился напротив цветочного лотка. Цветочница – девица в грязном переднике и со здоровенным фингалом под глазом – протягивала ему букетик из трех чахлых белых розочек. Назвать их свежими мог только человек, который в жизни не видел цветов: листья поникли, половина лепестков осыпалась. Этьен шарахнулся от букета, словно цветочница предлагала ему живую гадюку.

– Купите розы, господин! Не пожалейте четверти марки. Для вашей любимой…

Она заискивающе улыбнулась, ее улыбке явно не хватало зубов. Этьен настолько растерялся, что смог лишь промямлить:

– Э… Простите, но у меня нет любимой.

Зря он это сказал. Цветочница тут же ухватилась за эту мысль.

– О! Так господин ищет утешения и ласки? Это будет стоить всего полмарки… Вы не пожалеете.

Свободной рукой она потянула за ворот платья, стягивая его через плечо, и прямо здесь, посреди улицы, демонстрируя свои отвисшие прелести. От девицы за версту несло перегаром.

Этьен попятился, с ужасом понимая, что угодил в ситуацию, в которой револьвер ему не поможет.

– Нет! Стойте! Вы меня не так поняли!

– Ну же, красавчик, не жмись. Всего пара монет, а Милли постарается… – Она хотела, чтобы голос ее прозвучал томно, но все портил грубый хрип алкоголички.

– Нет! Я возьму цветы! Вот, держите. – Этьен выхватил у девушки букет и не глядя сунул ей в руку несколько монет. Деньги исчезли мгновенно, словно испарились.

– Ну, как хотите, господин, – сказала цветочница. – Мое дело – предложить.

Она поправила лямку грязного лифчика. Этьен нервно огляделся, не был ли кто свидетелем позорной сцены? Но редкие прохожие даже не оборачивались, разве что на противоположной стороне улицы какой-то старикашка сидел на крыльце дома, смолил самокрутку и время от времени поглядывал в их сторону.

– Это мой папашка, – сказала девица, проследив за его взглядом. – Следит за тем, как идет торговля.

Она хмыкнула и тряхнула грудью. Не сказав ни слова, Этьен сорвался с места и побежал вверх по улице. Реальность происходящего обрушилась на него как кузнечный молот. Он не понимал, как такое возможно: отец торгует собственной дочерью среди бела дня, и это происходит даже не в трущобах. Эта девушка… Только сейчас Этьен осознал, что она его младше. Ей, наверное, не было и шестнадцати. Почему он не выхватил револьвер? Почему он не пристрелил этого подонка на месте? Вот и вся его дурацкая свобода… Трус, трус, трус – застучало в голове в такт ударам сердца. Трус, который боится всего на свете, даже обыкновенной Луны. Трус, не способный совершить настоящий поступок.

Этьен бежал, не разбирая дороги. Квартал за кварталом, описывая круги и петли. Он все еще сжимал в кулаке жалкий букетик, так что шипы впивались в ладонь, но не чувствовал боли. На людей он не смотрел.

В какой-то момент Этьену показалось, что он заблудился, но затем он вновь оказался в знакомых местах – хотя и не там, где ожидал. Это был широкий проспект с неряшливыми тополями по краю тротуара и высокими домами в классическом стиле. Где-то здесь, в мансарде под крышей, жил один из его друзей – художник Вильгельм Винкерс.

Из всей их компании Вильгельм был, пожалуй, самым успешным – как в плане признания, так и в плане денег. Картины его неплохо продавались, а кроме того, он подрабатывал карикатуристом в «Суаре». Хавьер его за это презирал – как может настоящий художник работать на правительственную газету? Но сам Вильгельм не придавал этому никакого значения. Он был слишком жизнерадостным, чтобы обращать внимание на подобные мелочи. Везде и во всем он видел только светлую сторону, а другой стороны для него не существовало.

Этьен остановился, оглядываясь по сторонам. Похоже, небеса