Красная земля - Тим Волков

В этот момент дверь больницы распахнулась, и на крыльцо выскочила Аглая, накинув на плечи платок. Увидев знакомых мужчин в шинелях, она замерла на мгновение, ее глаза широко распахнулись, в них вспыхнула бешеная, почти болезненная надежда.

— С фронта⁈ — крикнула она. — Вы… вы оттуда? С фронта? Вас ведь тоже забрали, как и Алексея Николаевича, прямо со службы… — она схватила Денькова за рукав шинели. — Скажите… Товарищ Гробовский? Его тоже отпустили? Он… с вами?

На лицах Денькова и Лаврентьева появилось смущенное, виноватое выражение. Они переглянулись.

— Аглая… — начал осторожно Лаврентьев. — Мы… мы в разных частях служили. Про Гробовского ничего не слышали. Простите.

Надежда в ее глазах погасла так же быстро, как и вспыхнула. Она кивнула, сжала губы, отступила на шаг, снова превратившись в строгую, собранную медсестру.

— Ясно. Простите. Заходите, обогрейтесь. Вы промокли.

Иван молча распахнул дверь, жестом приглашая их внутрь. Зашли в кабинет, разместились у печки.

— Сейчас чай поставим. Рассказывайте. Как тут оказались? Я слышал про мятеж…

— Выжили чудом, Иван Палыч, — начал Лаврентьев, глядя в пол. — После того, как нас забрали… ну, вы знаете, все покатилось под откос. Часть разбежалась, часть сдалась. А мы… — он замолчав, переглянулся с Деньковым.

— Мы примкнули к Корнилову, — тихо, но четко договорил за него тот. — Да, Иван Павлович. Мы были среди тех, кто пошел на Петроград.

В кабинете повисло тяжелое молчание. Аглая, стоявшая у двери, замерла.

— Лавр Корнилов? — переспросил Иван, не веря своим ушам.

— Он самый, — кивнул Лаврентьев. — Мы думали… тогда многие думали, что это единственный шанс навести порядок. Остановить хаос. Мы были неправы. Все провалилось. Нас разбили под Пулково. Остатки частей… сдались.

Он замолчал, делая паузу, подбирая слова.

— И вот тут… нас ждал сюрприз. Большевики… они не стали нас расстреливать. Не стали сажать. Комиссар, который принимал наше подразделение, зачитал приказ. «Отпустить всех рядовых участников мятежа под честное слово не поднимать более оружие против Советской власти». Вот так. Нам выдали пропуска и… отпустили. Как скот на вольный выпас. Шли пешком. Голодные, обозленные на всех и вся. Добрались до Зареченска, а там… — он махнул рукой в сторону, где был город. — Узнали, что Василия Андреевича… что Петракова нет. А это единственный человек, кто нам мого помочь бы в нашей ситуации. Прямо с вокзала сюда и направились.

Иван слушал, и камень вины на его душе становился еще тяжелее. Эти двое, его друзья, прошли через мясорубку гражданской войны, были на стороне тех, кого теперь называли врагами. А он тем временем затеял здесь свою маленькую, опасную игру, которая стоила жизни их общему другу.

— Я виноват перед вами, — хрипло сказал он. — И перед Василием. Это я… мой план…

И рассказал им все — про картины, про Рябинина, про план…

— Не корите себя, Иван Палыч, — произнес Лаврентьев. — Вы хотели как лучше. Василий Андреевич… он сам был начальник, сам решение принимал. Он знал, на что шел. Такая уж теперь пора — кто с оружием ходит, тот редко в своей постели помирает.

Он сказал это просто, без пафоса, с какой-то горькой, солдатской прямотой.

— У вас есть куда идти? — спросил Иван Павлович, когда эмоции немного улеглись.

Гости покачали головами, потупили взоры.

— Понятно. Идти вам сейчас некуда. Оставайтесь тогда тут.

— Мы не помешаем, Иван Палыч? — неуверенно спросил Лаврентьев, вежливость в котором не убила даже гражданская война. — Просто мы бы могли обратно в лес… Но холодно уже…

— Ну какой лес? Зимой тоже будете там жить? Оставайтесь тут. У меня закуток есть — лаборатория. Места, правда, кот наплакал. Темно, да и кислотой пахнет, но печка есть, и на полу постелить можно. Стол в сторону отодвинем, или вообще уберем — просторней будет. Не роскошно, но переночевать можно.

— Нам бы только обогреться, Иван Палыч, — простонал Деньков, с наслаждением протягивая озябшие руки к печке. — Спасибо, что не бросили. А там… видно будет. Может, что и найдется в селе под наши способности!

— Найдется, — уверенно, больше для себя, сказал Иван. — Я что-нибудь придумаю. А пока… — он посмотрел на них, на их осунувшиеся, изможденные лица, и в голове сложился план. — А пока помощью мне да Аглае будете. Дел невпроворот. Справитесь с медицинской службой?

— А чего не справится? Силы найдутся, — тут же отозвался Деньков, выпрямляясь. Для солдата предложение работы было лучшим лекарством от тоски. — Приказывайте, товарищ доктор.

— Какие уж там товарищи… — махнул рукой Иван. — Дело вот в чем. У нас тут беда была. Вспышка сибирской язвы.

Лаврентьев непроизвольно сморщился, а Деньков выдохнул:

— Мать честная…

— Да уж, — мрачно кивнул Иван Павлович. — И тот же Рябинин причастен к этому. С трудом, чудом погасили. Карантин сняли. Но… — он тяжело вздохнул, — больные еще есть. Несколько человек в изоляторе. Тяжелые. И за ними уход нужен постоянный. Аглая одна, я один… Санитаров толковых нет. Все наскоро обученные мужики, сами боятся как огня этих больных. Так что ваши руки да мужество очень кстати будут. Перевязки делать, кормить, убираться… Работа неблагодарная, опасная. Но оформить можно будет как санитаров вас, а это уже хоть какая-то зарплата — правда совсем маленькая, но зато питание горячее. Готовы?

— Конечно, Иван Палыч! Еще спрашиваешь! — твердо сказал Лаврентьев. — Мы не медики, но руки из плеч. Что скажете, то и делать будем. Как солдаты.

— Ну, тогда по рукам, — он протянул им руку по очереди. — Сейчас Аглая вас накормит чем бог послал, и с ней же познакомитесь с процедурами. Только предупреждаю — дезинфекция строжайшая. После каждого контакта с больными — руки по локоть мыть, халаты кипятить. Правила нарушать нельзя. Понятно? Это похлеще, чем сапером работать!

— Так точно, — почти по-военному козырнул Деньков.

В этот момент в дверь постучали и вошла Аглая с подносом, на котором дымились две миски с похлебкой и ломоть черного хлеба.

— Вот, подкрепись, ребята, — сказала она, стараясь говорить бодро, но усталость и тревога за Гробовского читались в каждом ее движении.

— Спасибо, сестрица, — Деньков с благодарностью взял миску, но не сдержал взгляда, зыркнул на округлившийся живот медика.

— Гробовский? — тихо спросил Деньков,