Двуглавый. Книга вторая - Михаил Иванович Казьмин

Волей-неволей пришлось вновь расспрашивать Эмму. Рассказала она много интересного. Хвалынцев, оказывается, мечтает вернуть кузена из сумасшедшего дома обратно в институт. Нет, что Бежина к научной работе никто уже не допустит, всем понятно, но Степан Алексеевич на такое и не претендует, ему будет вполне достаточно, если кузена поставят при нём помощником. Что перед этим придётся долго и не факт, что успешно лечить того кузена от наркотической зависимости — это вообще отдельный разговор. При чём тут, спросите, наркотики? А вы что же, думаете, сумасшедших с такими способностями будут просто так в дурдоме держать? Вот и накачивают их разнообразной наркотой, чтобы сидели себе как овощи на грядке и опасности не представляли. Ну да, а чем ещё? Нейролептики [1] тут пока не изобрели, а сразу цианистым калием вроде как не гуманно…

Кривулин, по словам Эммы, возвращать Бежина в институт желанием не горит, но Хвалынцева по неизвестной ей причине побаивается, и прямо ему отказывать не рискует. Поэтому Кривулин просто сократил в Михайловском институте вообще всех помощников, якобы для экономии казённых средств и побуждения специалистов к практической деятельности. Ассистентов оставил, но они-то как раз положены далеко не всем и вообще проходят как научные сотрудники младшего уровня, а помощники — это обслуживающий персонал. Но поскольку работать без помощников многие не могут, их оформляют на другие должности — та самая Юлия Волосова, помощница Эммы, числится, например, санитаркой. Эмма этим жутко возмущалась, ну как же: дворянка — и санитарка! Вспомнился анекдот из той моей жизни: «Что такое техподдержка? Это когда тех поддерживают, а этих — нет». Вот и здесь так — чтобы получить помощника, надо быть или по-настоящему ценным специалистом или состоять в хороших отношениях с Кривулиным. Соответственно, многие в институте вместо прямой работы заняты налаживанием и поддержанием отношений с начальством, интригами и прочей имитацией бурной деятельности.

В общем, наговорила Эмма много чего такого, что и Хвалынцева можно было с этими сведениями приструнить, чтобы держался скромнее, и Кривулина легонько встряхнуть, чтобы работой института занимался, и даже Чадского слегка дисциплинировать, чтобы порядок в институтских делах обеспечивал не какой получится, а какой надо. А то распустились что-то институтские, да и господин ротмистр как-то с ними снюхался… Нет, за старое не взялись, всё-таки осенняя встряска на них подействовала, но вот полгода едва прошло, а уже шуршат по углам, в группки кучкуются, заводят себе иерархию, отличную от официальной… По своему опыту я помнил, что ни к чему хорошему такая самодеятельность не приводит.

По уму, конечно, надо всё это шевеление пресекать и вводить работу Михайловского института в нормальную колею. Всё, что я узнал от Эммы, тут бы пригодилось, но… Но вот с использованием этих сведений наметились затруднения. Ведь если мы с тёзкой попытаемся так поступить, Чадский не только задастся вопросом, откуда дворянину Елисееву всё это известно, но и с ответом у ротмистра никаких сложностей не возникнет — всё укажет на госпожу Кошельную, и пока в институте вновь наведут порядок, ей придётся несладко. А устраивать ей проблемы не хотел и тёзка, про себя я вообще молчу. Денневитцу, что ли, нажаловаться? А что мы с тёзкой ему скажем? На Эмму сошлёмся? Так промежуточный результат тем же и будет — хлебнёт наша дама неаппетитной субстанции… Нет, что действовать тут надо именно через Денневитца, понятно, но чтобы Карла Фёдоровича на такое подвигнуть, доказательства нужны неубиваемые, а лучше бы к ним ещё и какой особо вопиющий повод прибавить. Тут, правда, кое-какие соображения у меня имелись, но настолько сырые, что с тёзкой я ими пока что не делился, стараясь поначалу обдумать всё самому.

[1] Психотропные препараты, подавляющие нервно-психическую деятельность. Используются для купирования острых психозов и их проявлений (бред, галлюцинации и проч.). Имеют множество побочных эффектов, в т.ч. опасных для здоровья

Глава 23

Два доклада

Решение доложить Денневитцу о сумасшедшем доме при Михайловском институте далось нам с тёзкой нелегко, ещё сложнее было решиться сказать Карлу Фёдоровичу, что узнал это дворянин Елисеев от госпожи Кошельной, но самым сложным оказалось убедить тёзку, что и то, и другое сделать необходимо. Я всё же пришёл к выводу, что мы и так о многом уже умолчали, и лучше бы таких умолчаний не накапливать, а то рано или поздно Денневитц может нас на том поймать, и последствия тогда будут, мягко говоря, неприятными. А вот дворянин Елисеев полагал, что про сумасшедший дом Карл Фёдорович и так уже знает, и потому лучше бы промолчать, чтобы лишний раз не подставлять Эмму. Но я смог-таки втолковать тёзке, что как раз её репутацию в глазах Денневитца такой доклад только повысит.

Правы оказались мы оба — я в том, что благосклонность, с которой Денневитц принял тёзкин доклад, явно пошла всем нам в пользу, тёзка же мог быть довольным, потому что в предположениях своих не ошибся, и Карл Фёдорович действительно о этом заведении знал. Но о том, что пациентом институтского дурдома является кузен Хвалынцева и что Хвалынцев пытается вернуть родственника к работе в институте, надворный советник услышал впервые.

— Это хорошо, Виктор Михайлович, что вы мне сообщили, — отметил Денневитц. — И хорошо, что госпожа Кошельная готова раскрывать вам не самые, хм, приятные стороны жизни института. Что же до этого сумасшедшего дома… Несчастные люди, не представляющие опасности. Разумеется, способ, которым их делают неопасными, гуманным не назовёшь, но, боюсь, другого тут ничего придумать нельзя.

Ну да, я и сам оценивал ситуацию с институтским дурдомом так же, да и тёзка тоже, хотя он, чисто в силу возраста, принимал всё это чуть ближе к сердцу.

— Однако ни о каком возвращении Бежина в институт не может быть и речи, — с этим утверждением спорить мы, разумеется, не стали. — И вы правы, Виктор Михайлович, поведение профессора Хвалынцева в этой связи вызывает некоторые не очень удобные вопросы.

Вот и хорошо, пусть вызывает. Чем тех вопросов больше, тем меньше вероятность участия Хвалынцева в очередной проверке дворянина Елисеева.

— Только Чадскому не говорите, что вам о том известно, — с двусмысленной улыбкой посоветовал Денневитц. — Расстроится ведь Александр Андреевич, может и Эмму Витольдовну сильно невзлюбить… Вы же, Виктор Михайлович, сами должны понимать.

Тёзка не дурак, всё понял. Действительно, нет лучшего способа разозлить секретчика, чем сказать ему, что знаешь