Двуглавый. Книга вторая - Михаил Иванович Казьмин

меня поняли. Тут нам с тёзкой проще самим сразу в нашей двуглавости признаться — возни меньше, а результат один хрен тот же. Опять же, как такие поиски скажутся на самих наших с ней отношениях, заранее не предскажешь. Что именно на неё можно найти такого, что для было бы важно скрывать, вопрос вообще отдельный и очевидного ответа пока не имеющий. В общем, куда ни кинь…

Хорошо хоть, Эмма с абсолютной уверенностью утверждала, что до моего разума в тёзкиной голове Хвалынцев так и не добрался. Главное, чтобы ни он, ни кто-нибудь ещё не добрались и потом. А ещё лучше, чтобы никому больше вообще не приходила сама идея что-то искать в голове дворянина Елисеева.

Уже на подъезде к Кремлю в голову я вдруг понял, что ничего искать на Эмму не надо. Своим недонесением о нашей двуглавости она сама всё нашла и сама же поднесла нам на блюдечке. С той самой голубой каёмочкой, ага. Особенно радовало тут, что Эмма, с её-то умом, и сама всё это прекрасно понимает, а потому напоминать ей про данное обстоятельство не нужно. Честно говоря, на душе стало легче — и от того, что само нашлось, и ещё больше от того, что портить такими поисками своё к этой незаурядной и интересной женщине отношение не придётся. Хм-хм-хм… И что это, а? Любовь-морковь? Ну нет, точно не она. Но кто сказал, что эта самая любовь так уж необходима? Дружеский секс у нас есть, его и достаточно. А с друзьями, тем более такими, надо вести себя порядочно. И хорошо, что именно так я и могу вести себя с Эммой. Правда, хорошо.

Глава 22

Дела институтские

Возвращению на службу титулярного советника Дмитрия Антоновича Воронкова мы с тёзкой от души обрадовались. В свете того, что уже удалось узнать о Яковлеве или «Яковлеве», кто он там на самом деле, в дальнейшем прояснении связанных с этим загадочным персонажем вопросов обходиться без опытного сыщика было крайне непросто, но острота этой проблемы теперь наконец-то снималась. Опять же, глубокая благодарность, что испытывал Воронков к дворянину Елисееву и госпоже Кошельной за своё ускоренное и при этом качественное исцеление, порождала уверенность в том, что рыть землю в поисках новых сведений Дмитрий Антонович будет во всем тщанием и старанием, и надежду на то, что там, глядишь, ещё и с заметными успехами.

С новостями, произошедшими в его отсутствие, Воронков знакомился два дня, при этом одним лишь чтением материалов дела не ограничился, а ещё и лично допросил всех доступных нам фигурантов, чтобы составить себе более полное представление. Вывод, сделанный сыщиком из полученных сведений, полностью совпал с тем, что сделали несколько ранее мы с тёзкой и Денневитц — надо отправляться в Одессу. А раз надо, то Воронков туда и отбыл в сопровождении всё тех же отлично себя зарекомендовавших вахмистра Чучева и унтеров Пронина и Дягилева.

Тёзка же продолжал ходить на занятия к профессору Хвалынцеву, постигая искусство ускоренного внушения.Степан Алексеевич, как и обещал, взялся ставить дворянину Елисееву правильную жестикуляцию, и в течение нескольких занятий подряд тёзка больше тренировал руки и пальцы, нежели занимался собственно внушением. Впрочем, давалось тёзке освоение этой науки легко — привычка к регулярной чистке своего «парабеллума», как и снаряжению патронами его магазина очень, знаете ли, способствовала развитию и поддержанию навыков работы пальцами, а постоянная практика в стрельбе из пистолета была хорошим упражнением для рук. Так что на занятиях у Хвалынцева дворянину Елисееву только и оставалось, что привыкнуть к несколько иным движениям, иной раз, правда, довольно необычным. Но ничего, справился.

Вот тут нам с тёзкой и стало ясно, насколько прав был профессор Хвалынцев, утверждая, что с помощью жестов ускоренное внушение проводить легче и эффективнее. Бедного ассистента тёзка, освоив жестикуляцию, просто-таки замучил, заставляя его то стоять на одной ноге, то прыгать на месте, то выполнять ещё какие-нибудь бессмысленные действия, не наносящие, однако, ущерба его здоровью. В конце концов фантазия у дворянина Елисеева стала потихоньку иссякать, а вот голос совести, наоборот, с каждым разом всё громче и громче требовал перестать издеваться над несчастным Евгением Леонидовичем. Я тут тихо помалкивал — спорить с голосом тёзкиной совести не хотел, чтобы не портить с товарищем отношений, но и присоединяться к тому голосу не торопился, считая, что не следует лезть в чужой монастырь со своим уставом.

Кончились эти душевные терзания дворянина Елисеева тем, что он поделился-таки с профессором Хвалынцевым сомнениями в этичности проводимых над его ассистентом опытов.

— Кхм, — Хвалынцев ненадолго задумался, приглаживая бородку. — Евгений Леонидович участвует в этих опытах по доброй воле. Но, впрочем, определённый резон в ваших сомнениях есть, Виктор Михайлович… Я подумаю, что тут можно сделать.

Тут уже мне стало интересно, до чего же такого додумается Степан Алексеевич. Но, до чего бы он ни додумался, мы с тёзкой так или иначе вскорости это узнаем, а потому загружать себя лишними размышлениями я не стал, тем более, нам предстоял поход к Эмме.

С ней мы после того разговора встречались уже дважды, но из-за ограниченного свободного времени у тёзки оба раза предпочтение мы отдавали сладостным телодвижениям, а не беседам на интересующую всех нас троих тему. Да, интересующую, хотя, конечно, интересы у нас тут были противоположными — Эмма горела желанием вызнать подробности нашей с тёзкой двуглавости, мы же с дворянином Елисеевым были остро заинтересованы во всяческом, а лучше всего даже полном тех самых подробностей сокрытии. Численное превосходство — мы с тёзкой на одну Эмму — пока что давало нам преимущество, и добраться до подробностей подруге так и не удавалось, но я не обольщался, понимая, что эта незаурядная умная женщина рано или поздно отыщет лазейку в нашей защите, и потихоньку прорабатывал в уме разные варианты нашего с ней взаимодействия, когда это произойдёт.

Зато Эмма нашла решение проблемы своих отношений с двумя мужчинами. Безошибочно определяя, когда она с тёзкой, а когда со мной, она и вела себя с нами по-разному — отвязное бесстыдство и готовность пробовать что-то новенькое проявляла только со мной, а тёзке просто без особого задора, однако же и без каких-то возражений отдавалась. Когда Эмма провернула такое впервые, тёзка посчитал это попыткой внести раскол в наши с ним, если уместно будет так выразиться, стройные ряды, хотя, какие, к чертям, ряды из двух сознаний в одном теле⁈ Объяснить ему, что он ошибается, я не