Двуглавый. Книга вторая - Михаил Иванович Казьмин

Да твою же мать! Ну что такое, а⁈ Вот только ослабишь контроль, и начинается палево! Я же тогда в ветровке был, джинсах и кроссовках, повседневная, блин, походно-рабочая форма одежды…

— Американская, — попытался я отбрехаться.

— Надо же, даже не слышала никогда, — с некоторым сомнением сказала Эмма. — Но смотрится неплохо, очень неплохо, хоть и необычно… А для дам у них что-то интересное есть?

С какой силой я мысленно заорал на тёзку, чтобы он даже не вздумал показывать Эмме те картинки с девицами, которыми я иллюстрировал рассказы о своём мире, говорить не буду, сами должны понять. Уж тут мне отвертеться не удалось бы никак, я вот не уверен, что и с моим-то видом вопрос снял окончательно, а покажи я Эмме наши женские шмотки… Нет, это даже не обсуждается, потому как строго-настрого запрещено. Пришлось отговориться незнанием и переключить внимание Эммы на более актуальную тему.

— А у тебя терпение всем на зависть, — начал я с немного неуклюжего комплимента.

— Терпение? Почему терпение? — не поняла Эмма.

— Тебе когда начало казаться, что со мной что-то не так? — отвечать вопросом на вопрос, конечно, не шибко хорошо, а по здешним понятиям вообще чуть ли не хамство, но вот как раз наводящий вопрос тут и требовался.

— Заметила сразу, как мы… оказались тут, — «тут», надо полагать, означало в её устах «на этом диване», — но задумываться начала после твоего отпуска.

Ага, как раз тогда мы с тёзкой обратили внимание на её непонятную озабоченность, а она не стала говорить о её причинах, пообещав сказать потом. Теперь, значит это самое «потом» наступило.

— А почему спросила только сейчас? — стало интересно нам с дворянином Елисеевым обоим.

— Да как-то… — Эмма снова замялась, — … как-то боязно было.

— Боязно? Почему? — не знаю, как у тёзки, а у меня интерес сменился удивлением.

— Не того боялась, — улыбнулась Эмма. — Видишь ли, — улыбка моментом исчезла, — те, у кого больше пяти признаков предрасположенности к нашим способностям, бывает, впадают в душевное расстройство… Есть даже такие, что совсем с ума сошли. Вот я и испугалась, что у тебя раздвоение личности. А оказалось, у тебя личностей целых две…

— И обе, заметь, вполне цельные и психически здоровые, — с гордостью подхватил я.

— Да, — не стала она спорить. — Всё равно не понимаю, как такое возможно…

— Мы оба и сами не понимаем, — признался я. — Но для меня так уж точно лучше, чем быть мёртвым.

— Для меня тоже, — согласилась Эмма. — Тоже лучше, что ты не мёртв.

Ну вот, приехали. Кажется, у нас с ней намечается взаимность, вот только в моих обстоятельствах толку от той взаимности если и больше нуля, то не так уж намного. Тоже вот проблемка…

— Виктор, — она как-то очень уж хитренько улыбнулась, — а скажи мне вот что… Этим приятным бесстыдствам ты тоже в Америке научился?

— В Америке в таких случаях говорят: no comments! —ответил я и немедленно к тем самым бесстыдствам приступил, чтобы отвлечь женщину от опасной темы. Как и ожидалось, это сработало, но уже когда мы оделись, Эмма снова взяла меня за руку.

— Спасибо, — раздался её голос в моём сознании.

— За что именно? — не понял я.

— За доверие. За то, что не стал требовать, чтобы я молчала, — объяснила она.

— Ты умная, — я постарался, чтобы звучало это не комплиментом, а просто подтверждением очевидной истины. — Ты и так никому не скажешь.

Вместо ответа я получил долгий, сочный и многообещающий поцелуй.

— Уф-ф, пронесло, — подал голос тёзка уже в машине. До того молчал, тоже, видимо, переваривал всё услышанное. Только с выводом, как мне представлялось, поторопился.

— Ненадолго, — возразил я. — Она это так не оставит.

— Думаешь? — недоверчиво спросил тёзка.

— Уверен, — пока шли до машины, я успел набросать себе аж несколько вариантов того, что теперь может предпринять Эмма, и если она хотя бы за один из них не уцепится, готов был заставить дворянина Елисеева съесть собственную шляпу. Ну да, сам-то я свою съесть не могу, да и не было у меня никогда шляпы…

— И что тогда? — тёзка не унимался.

— Знаешь, давай разбираться с проблемами по мере их поступления, — предложил я. А что ещё мог я тут сказать?

Нет, сказать мог, конечно много чего, но зачем раньше времени товарища вводить в расстройство? Почему, спросите, в расстройство? Ну как, рано или поздно мы, как я понимал, попадём в положение, когда придётся либо прекращать отношения, либо рассказать Эмме всё. Мне, ясное дело, очень не хотелось ни того, ни другого, но… Но не оставалось тут ничего больше, вот никак не оставалось. Или полное доверие, или столь же полное отсечение Эммы от этой тайны и от её носителей. Причём и без того небогатый выбор осложнялся ещё и тем, что оба варианта были заранее подпорчены. Полностью отсечь Эмму от нашего с тёзкой секрета уже не выйдет, она его знает, пусть даже не в полном объёме, и речь тут может идти лишь о том, что только то самое знание при ней и останется. Это я ещё не говорю, что обиженная разрывом отношений не по своей инициативе женщина способна на многое, в том числе на такое, о чём лучше и не думать, тем более в наших условиях. А полное доверие… Может, конечно, я законченный циник, но доверять человеку, который про меня знает больше, чем я про него, как-то, знаете ли, не шибко комфортно. Даже при том, что человек вроде как не чужой. Ох, попали мы с дворянином Елисеевым, так уж попали…

Что и как тут можно было сделать, я, честно говоря, пока не представлял. Вот вообще даже никаких реальных возможностей не видел. Завести с Эммой особые отношения, как бы отдельно от тёзки? Простите, но при отсутствии собственного тела это нереально, даже мечтать о таком нет смысла, только лишний раз душу травить. Искать что-то такое-этакое на Эмму, чтобы мы с ней оказались в равных условиях? Уже теплее, но… Кто, спрашивается, будет искать? Дворянину Елисееву при его нынешнем образе жизни это не под силу, а просить Воронкова или Чадского — ну, вы