Двуглавый. Книга вторая - Михаил Иванович Казьмин

смог, да, честно говоря, не сильно и старался. Почему? Да просто был уверен, что сам поймёт, и уже скоро. Эта моя уверенность появилась не просто так. Открывшаяся нам с Эммой возможность мысленного общения при телесном контакте не оставляла места для недомолвок и попыток друг друга обмануть, и тёзка, как я считал, сам это прочувствует. Он и прочувствовал, уже на следующей встрече.

…В сказках, как все мы помним, если что-то не выходит с двух раз, то уж на третий получается обязательно, но и я как-то из того возраста, для которого предназначены сказки, вырос, и тёзка, и Эмма. Так что в сказку никто из нас не попал, и третья наша встреча от первых двух особо не отличалась. Нет, одно отличие имело место — убедившись, что своим поведением Эмма ничего не добивается и никого ни на что не провоцирует, тёзка набрался смелости и попросил её посмотреть свою сестру на предмет определения, а если получится, то и развития её способностей. Попросил вслух, не видя в том никаких секретов.

— Три из восьми? — переспросила Эмма. — Не так мало, как ты думаешь. Я знаю целителей, которым и при двух из восьми помогать людям удаётся. Пусть приходит, я посмотрю.

— А что ты говорила про душевные расстройства у тех, у кого пять признаков и больше? — припомнил я мой первый разговор с Эммой. В отличие от тёзки я спросил мысленно, чисто во избежание, так сказать.

— Не у всех, конечно, — уточнила она, — но да, у них такое намного чаще, чем у тех, кому досталось меньше пяти признаков.

— Нет соображений, почему? — заинтересовался я.

— Мы пытаемся исследовать, — ответила Эмма. — Меня к этим исследованиям привлекали, но… Определённые выводы никто так пока сделать не решился. Связь налицо, однако она не прямая.

— Это как же? — интерес только усиливался.

— Душевным расстройствам подвержены далеко не все. Меньшая часть, но… — она на миг запнулась, — … но всё равно таких немало. У меня у самой семь из восьми, между прочим, есть чего бояться.

— А есть кто-то ещё, у кого восемь из восьми? — уцепился я.

— Хвалынцев, — ответ меня, прямо скажу, не обрадовал. — Ты бы с ним осторожнее держался, он и сам-то себе на уме, да и кузен его…

— А кто кузен? — хм, чем дальше, тем интереснее…

— Ты его не знаешь, некий Юрий Бежин, — Эмма поморщилась. — Он в нашем сумасшедшем доме. И у него семь из восьми.

— Вот как? — я уже не удивлялся, но тут случай показался мне особым. Кстати, наличие у Михайловского института собственного дурдома меня не удивило. В самом деле, не в обычную же дурку здешних сумасшедших отправлять, они там такого наворотить могут, замучаешься потом разгребать…

— Вот так, — Эмма невесело усмехнулась. — Прямо как у меня.

— Эмма, дорогая, уж я уверен, тебе такое не грозит, — попытался я успокоить женщину.

— Спасибо на добром слове, — она прижалась ко мне, должно быть, проявляя так благодарность, — но может, хватит? Я, честно говоря, стараюсь обо всём этом не думать…

Я замолчал. Похоже, Эмму это и правда пугает. Нет, я, конечно, интерес не утратил, и со временем решил с вопросом разобраться, но попозже и постепенно, чтобы лишний раз женщину не тревожить. Не знаю уж почему, но прояснить всё это мне казалось важным и необходимым. Но раз отложил на потом, а немного времени у нас ещё оставалось, сразу нашлись иные занятия, уж точно намного более приятные. А приятную новость я оставил под самый конец.

— Тебе на днях помилование объявят, — это я произнёс вслух, таиться тут смысла не имело. — Бумаги поступят к Чадскому уже завтра, а может, даже и сегодня. Так что удерживать из твоего жалованья больше не будут.

Ну да, тёзке-то Денневитц сказал ещё вчера, пояснив, что это госпоже Кошельной в качестве награды за исцеление Воронкова. Что ж, пусть и напустил Карл Фёдорович на тёзку Хвалынцева, начальник он всё-таки в целом хороший, тут не поспоришь. Даже если он таким образом готовит почву для вербовки Эммы, чего, кстати, я бы исключать не стал, всё равно дело сделал доброе. И быстро же сделал — как объяснил мне тёзка, обычный порядок оформления помилования, а объявляется оно от имени императора, предусматривает совсем другой срок, нежели тот, что прошёл от последнего нашего с Эммой похода в госпиталь до столь благоприятного изменения в жизни целительницы.

Эмма, понятно, обрадовалась и всё поняла правильно. Понятно и то, что сочный поцелуй которым меня по традиции она одарила меня на прощание, стал ещё и наградой доброму вестнику. В общем, в Кремль мы с дворянином Елисеевым вернулись довольные-довольные, тёзке даже пришлось тщательно прятать блаженную улыбку, чтобы его внешний вид не слишком контрастировал со сдержанно-официальной служебной обстановкой.

Передав Денневитцу искреннюю признательность Эммы Витольдовны государю императору за проявленное к ней милосердие, и столь же глубокую благодарность самому надворному советнику за его в том участие, тёзка доложил и о ходе занятий у профессора Хвалынцева, не забыв в самой осторожной форме выразить сомнения в их этическом характере. Я поначалу пытался отговорить товарища от этого, полагая, что этичность или неэтичность тёзкиного обучения волнует Денневитца куда меньше, чем результат, но всё же согласился. Раз уж Карл Фёдорович привлекал Хвалынцева к проверке лояльности внетабельного канцеляриста, то не помешает подпустить начальству червячка сомнения. Червячок, конечно, маленький и слабенький, и, если что, от ещё одной проверки Денневитца не удержит, но тут главное начать. Не понравилось нам с тёзкой, как та проверка проходила, очень не понравилось, так что Степана Алексеевича лучше бы проверяющим больше не иметь, и чем больше плохого о нём будет знать Карл Фёдорович, тем нам с дворянином Елисеевым лучше.

Однако же учиться у Хвалынцева тёзка добросовестно продолжал. А что вы хотели? Больше-то такому научиться не у кого… Опыты на ассистенте профессор пока что прекратил и вновь обратился к теории, посвящая ученика в суть закономерностей, выявленных в ходе применения ускоренного внушения. Интересно, конечно, было узнавать новое, но что меня, что тёзку одолевали некоторые сомнения. Ведь если следующая серия практических занятий пойдёт в развитие и закрепление знаний, полученных на занятиях теоретических, то неэтичность, которую углядел дворянин Елисеев по отношению к ассистенту Хвалынцева, даже мне покажется мелкой и не