Ненормальный практик 6 - Отшельник Извращённый

— Оружие подобрать! Всё, что годится! Не оставлять британцам!

Слева уже другой командир:

— Второй батальон, держать позицию ещё час! Остальные — организованный отход в лагерь! По взводам! Не разбредаться!

Команды разносятся по всей линии фронта. Армия оживает. Медленно, измождённо, но организованно.

Олаф появляется откуда-то слева, морда серая от усталости, весь в порезах и синяках.

— Шестой взвод! — хрипит он. Голос практически пропал, но всё ещё слышен. — Собраться! Кто может идти — вставайте! Кто ранен — поддержим! Идём в лагерь!

И вот мы — восемь выживших, с трудом поднимаемся. Кто стонет от боли, кто хромает, кто просто стоит, пошатываясь. Но все на ногах. Что уже победа.

— Двигаемся с остальными наёмниками! — продолжает старик Олаф. — Держаться вместе! Не отставать!

Идём. Медленно, очень медленно. Ноги налиты свинцом, спина ноет, руки еле держат луки и арбалеты. Но идём.

Вокруг двигаются другие части. Регулярная пехота отступает строем. Потрёпанным, поредевшим. Слева кавалерия ведёт лошадей пешком — многие животные ранены, хромают, но их берегут, не бросают. Артиллеристы привели яков, дабы оттащить пушки. Везде медики с носилками снуют, подбирают раненых…

…До лагеря около двух километров. В нормальных условиях — полчаса ходьбы. Сейчас же вышло почти на час. Идём колонной, тысячи людей, растянувшихся на сотни метров. Мерцаем эфирными фонарями по всей длине колонны, как светлячки в темноте.

Иду-бреду, вокруг разговоры. Наёмники делятся впечатлениями, эмоциями, пытаются осмыслить пережитое.

— … думал всё, конец. Британец меч занёс, я уже глаза закрыл. А он вдруг падает, стрела в ухе торчит. До сих пор не знаю, кто стрелял, но если он жив — да хранят его Небеса…

— Везунчик ты, Петя. Мне тоже повезло. Эфирный снаряд в трёх метрах разорвался, меня только ударной волной тряхнуло. А парни рядом… в клочья… пиздец… это… это…

— Не вспоминай. Лучше радуйся, что сам жив.

— Как не вспоминать…

— Вспомнишь завтра. Или через год. Сейчас надо просто идти и не думать.

Чуть поодаль другая группа:

— … а нашего лейтенанта накрыло в первой же волне. Прямое попадание снарядом. Даже тела не осталось. Потом сержант командовал, но и его во второй волне убили. Дальше мы уже сами держались…

— У нас три сержанта сменилось. Один за другим. Последний вообще паренёк молодой был, вчера только сержантом назначили. Через пять минут стрелу в шею получил. Не везёт сержантам…

— Их вырезают чаще всего.

Позади уже другой разговор:

— Британцы дохрена потеряли. Мы, вроде как, меньше. Может, тыщ пять.

— Завтра потеряем ещё столько же. И послезавтра. И так пока кто-то не сдохнет окончательно.

— Весёлые перспективы…

— А ты чего ожидал? Похода с пирожками?

— Нет, но и такого мяса не ждал. Это же… это же пиздец полный был, братцы. Я сколько воюю, но такого не видел.

— Привыкай. Завтра снова увидишь.

Идём дальше. Признаться, я не так устал как другие. Только от постоянной концентрации и контроля сектора. Что по поводу травм — ядро уже чинит мелкие повреждения. Да и силы восстанавливает. Но приходится делать вид, что устал, как все.

И вдруг в толпе наёмников замечаю знакомый силуэт.

Степан.

Идёт, хромает на левую ногу, но сам, без поддержки. На лбу порез, кровь запеклась, образовав корку. Правую руку держит прижатой к боку, рёбра наверное ушиб. Но жив. Целый. На ногах.

Догоняю его.

— Степан.

Тот оборачивается, вглядывается в темноту, узнаёт видать маску воробья. Лицо озаряется. Не улыбкой конечно, ведь слишком устал для них, но с каким-то облегчением.

— Сашка. Воробей. — отзывается он хрипло. — Живой. Слава богу. Думал, тебя снесло. Видел, как ваш участок долбили снарядами во второй волне. Прям в самую гущу.

— Пронесло, — отвечаю коротко. Хотя на самом деле пришлось нехило так побегать. — Ты как? Хромаешь.

— Мечом полоснули, — морщится тот. — Эфирный доспех порезали, до кости не дошло, но мышцу задело. Больно, но терпимо. Жить буду.

— А что со взводом?

— Из сорока — тридцать осталось, — отвечает он мрачно. — Десять убито. Не так плохо, как у других, но всё равно хреново. Хорошие мужики были. — и вздыхает. — А у тебя?

— Из тридцати восьми — восемь выжило.

Степан сглатывает.

— Батюшки… Стрелкам досталось сильнее, значит.

— Да, досталось.

Идём рядом несколько минут молча. Потом он спрашивает:

— Ванька… Он жив? Видел его?

— Не видел с утра.

— Я тоже. — В его голосе слышна тревога. — Надеюсь, жив. Таким как он на войне труднее всего.

Как будто в ответ на его слова, сбоку раздаётся знакомый голос:

— … не могу… не могу больше идти… ноги не держат…

— Держись, братец, — отвечают ему. — Ещё чуть-чуть. Лагерь близко. Потерпи.

Мы со Степаном поворачиваем головы. Идут двое — один поддерживает другого под руку — молодого, худого, бледнющего-бледнющего.

— Ванька! — окликивает Степан и хромой спешит к ним, я следом.

Подходим. Ванька поднимает голову, видит Степана, и облегчено улыбается. Как-никак, знакомые.

— Степан… Сашка… Вы живы…

— И ты жив, — говорит Степан, осматривая его. — Ранен?

— Контужен, — отвечает тот мужик, что поддерживает Ивана. — Снаряд рядом разорвался, его отбросило. Сознание терял, потом очнулся. Вот веду его, помогаю. Мы из одного взвода.

— Спасибо тебе, — кивает Степан. — Дальше мы справимся. Мы с ним товарищи.

— Как знаешь, — тот отпускает Ваньку и, кивнув, уходит вперёд.

Степан поддерживает молодого с одной стороны, я с другой. Ванька опирается на нас, медленно, с трудом, шагает. Лицо синее, под носом запеклась кровь, губы потрескались.

— Думал, умру, — бормочет он. — Когда рядом бахнуло, думал — всё, конец. Ничего не видел, не слышал, только вспышка и удар. Потом темнота. Очнулся, вокруг трупы, кровь, бойня… Думал, в аду проснулся…

— В аду было бы теплее. — говорю ему спокойно.

Тот понял не сразу, потом хихикнул и сморщился от боли.

Степан тоже улыбнулся.

Да, шутка дурацкая, но сегодня реально был дубарь.

— Ты жив, Ванька. Это главное, — хлопает его осторожно по плечу Степан.

— Жив… — повторяет тот, как будто не веря. — Почему я жив, а другие нет? Рядом со мной трое стояло, их разорвало в клочья, а я только контузию получил. Почему?

— Судьба. — пожимает плечами ветеран.

— Судьба… так вот она значит какая…

…

Вскоре показываются огни лагеря. Костры. Факелы. Эфирные фонари у палаток. Тысячи огней в темноте. Маяк для измотанных солдат.

Проходим через ворота — те же столбы с перекладиной. Часовые стоят, но никого не проверяют. Молча пропускают, только кивают.

Входим на территорию.

Людей поубавилось. Хотя всё ещё много. Но тысячи не вернулись. Костров меньше, как и голосов. Однако те, кто вернулся, держатся. Имперцы — крепкий народ. И не ломаются так просто.

Идём