Ненормальный практик 6 - Отшельник Извращённый

— А я говорю ему: «Васька, ты чё за мной бегаешь⁈» А он: «Так ты ж мне, сучёныш, червонец должен! Вдруг подохнешь! Вот и прикрываю!» Представляешь, блядь? Мы в гущу британцев врезались, смерть кругом, а он про червонец вспомнил!

Мужики улыбнулись. Понимали, конечно, что всё это юмор.

— А ты ему чего?

— А взял и сказал: «Если выживем оба — отдам!». Выжили. Теперь, значит, отдавать надо.

— Долг платежом красен. Тем более, за такой день можно и сверху накинуть.

— Отдам, отдам. Ещё и бутылку куплю — раз оба живые.

Снова смех. Негромкий, но настоящий.

Проходим дальше. Другая группа вела себя иначе. Один мужик в слезах. Товарищи молча сидят рядом, не утешают словами, просто слушают.

Чуть дальше выпивали. Откуда-то водку достали, пьют из горла, передают. Поют песню о войне.

Приводим Ваньку к медицинскому сектору. Тут палатки, суета. Носилки, раненые, медики в окровавленных фартуках. Своя не менее важная битва за жизни.

Передаём его пожилому врачу. Тот быстро проводит осмотр, светит фонарём в глаза, проверяет реакцию зрачков.

— Контузия средней тяжести. Повреждений черепа не вижу, — ощупал он его голову ладонями с активированным эфиром, — но надо понаблюдать. Положим его на ночь, если до утра не станет хуже — выпишем. Идите, он в надёжных руках.

— Спасибо, — говорит Степан.

Ванька смотрит на нас, криво улыбается.

— Спасибо, мужики, что донесли…

— Отдыхай. Завтра увидимся.

Медики уводят его в палатку. Мы со Степаном смотрим вслед.

— Хороший парень, — говорит тот тихо.

— Ага.

— Ладно. Пошли в наш сектор. Надо узнать, кто ещё вернулся.

— Пошли.

Идём к месту ночлега, к своей палатке, что находится на краю лагеря. Наёмники ходят туда-сюда, общаются, пытаются понять, кто из знакомых жив, кто мёртв. Люди уставшие, многие ранены, но держатся. Сидят у костров, греются, едят, пьют, разговаривают.

На глаза попадается Борис. Сидит у костра один, смотрит под ноги. Мрачный. Глаза красные. То ли от дыма, то ли от слёз.

Подходим. Он поднимает голову, видит нас, кивает.

— Боря, — говорит Степан. — Ты как?

— Жив, — отвечает Борис глухо. — Пара царапин, ничего серьёзного.

— Это хорошо.

— Хорошо, — повторяет тот без эмоций.

Молчание. Степан и я садимся у костра. Огонь потрескивает, тепло.

Наконец Борис говорит:

— Косой не вернулся. И Гриша тоже.

Тишина.

— Видел, как их накрыло, — продолжает он, глядя на огонь. — Во второй волне. Оба стояли рядом. Стрелами нашпиговало. Погибли на месте. Косой… — он качает головой. — Он ещё вчера говорил, что после войны в деревню вернётся, хозяйство заведёт. Мечтал…

— Гриша тоже хорошим мужиком был, — добавляет тихо Степан. — Простой, добрый. Всегда шутил, настроение всем поднимал.

— Был, — повторяет Борис. — Был.

Ещё одна пауза. Вдалеке заиграла губная гармошка. Грустно, печально, как плачь девы.

Степан достаёт флягу, делает глоток, передаёт Боре. Тот пьёт, передаёт мне. Отстегиваю нижнюю часть маски, делаю глоток. Водка обжигает горло. Передаю обратно.

Фляга ходит по кругу. Молчим. Просто сидим, пьём по глотку. Поминки по погибшим товарищам. Коротко, без слов, искренне.

— За Косого, — произносит наконец Степан.

— За Гришу, — добавляет Борис.

— За всех, кто не вернулся, — заканчиваю уже я.

Война забирает не только жизни. Она забирает что-то ещё. Может, веру в справедливость? В смысл? В будущее? И вместо них оставляет пустоту.

Но. Нужно держаться. Потому что другого выбора нет.

К нашему костру подходят ещё несколько человек из других взводов. Молча кивнули и присели погреться.

Проходит минут десять. Степан поднимается.

— Я пойду. Надо рану обработать, перевязать нормально. И поспать. Завтра рано вставать.

— Иди, — кивает Борис. — Отдыхай.

Сам Боря сидит ещё несколько минут, и тоже поднимается.

— Я тоже всё. Устал до чёртиков. — и смотрит на меня. — Ты как, Воробей? Держишься?

— Ага.

— Молодец. Завтра увидимся. Если выживем.

Киваю ему.

Он уходит. Остаюсь сидеть у костра. Смотрю в огонь, думаю о прошедшем дне.

Не, к чёрту философию. Глубокие мысли. Хватило их ещё в прошлой жизни!

В этой буду относиться ко всему проще.

Войны происходят, сука, во всех мирах и этого не изменить.

А потому — выше нос и приготовиться к новой битве.

Поднимаюсь, дабы прогуляться. Проветриться так сказать. Бреду по наёмническому сектору без особой цели. Где пьют, где поют, где молчат. Но главное — никто не рыдает, не истерит, не паникует. Имперцы привыкли к войне. И знают, как с ней жить.

Подхожу к туалетам. Быстро справляю нужду. Выхожу обратно.

И замечаю старых знакомых.

Три девицы стоят у столба. Лизка. Рядом с ней та заводила — рыжая с татуировкой змеи на шее. И молодуха с жёстким взглядом. Курят, общаются.

Вот только.

Не хватает одной. Квадратнолицей.

Прохожу мимо. Лизка замечает меня, поворачивает голову.

— Воробушек, — говорит она устало, но странно мягким голосом. — Опять встречаемся у сортиров. Прям традиция какая-то.

— Судьба, ага.

Рыжая слабо усмехается.

— Судьба-злодейка. Привет, птичка. Выжил, значит?

— Пока да.

— Молодец. Мы тоже. Почти.

Пауза. Тяжёлая. Конечно, понимаю, что означает это «почти».

— Валя не вернулась. — тихо говорит Лизка. — Помнишь её? В третьей волне убили.

— Стрела перебила артерию. — поясняет рыжая. — Я была рядом, видела. Она даже не успела понять, что произошло. Просто упала, захлебнулась кровью за пару секунд. Быстро, по крайней мере. Не как многие.

— Жаль.

— Жаль, — повторяет рыжая, затягиваясь. Дым выходит из ноздрей, развеивается в холодном воздухе. — Хорошая баба была. Надёжная, как скала. Десять лет вместе воевали. С самого начала, ещё зелёными девчонками пришли в наёмники. Прошли столько… И вот теперь…

Она не заканчивает фразу. Не нужно. Всё итак понятно.

Снова молчание. Курят. Я стою рядом, не знаю, что сказать. Слова утешения в таких ситуациях звучат фальшиво. Лучше просто ничего не говорить.

— Ты хорошо стрелял сегодня, — говорит молодая с жёстким взглядом, глядя на меня изучающе. — Видела с дистанции. Тот мастер, что прорывался к первой линии, это же ты его зацепил?

Это она о каком именно?

Честно признать, я уже и не вспомню всех, что подстрелил.

Вероятней всего, она имет ввиду того, с первой волны. Ну, выстрел это был очевидный, уверен, и Олаф с Лизкой могли заметить. Так что врать смысла нет, а потому отвечаю:

— Я.

— Круто. Он десятерых наших положил! Ты спас кучу жизней, Воробей.

Пожимаю плечами.

— Работа.

— Работа, — усмехается рыжая. — Ты погляди на него, что за птичка, а? Говорит мало, стреляет много, держится как профи высшего класса. Я видела разных стрелков, Воробушек. И ты точно редкий экспонат. Кем ты был раньше? До того, как стал наёмником?

— Охотником.

— Охотник, — повторяет