Песнь Итаки - Клэр Норт

его в живого мертвеца, сумеречного воина на границе света и тени. Он не боится смерти. Он просто удивлен, что принимает ее от меча беззубого старика. Я подхватываю его падающее тело, облегчаю последний вздох, провожаю свет, затухающий в его глазах. Он не был одним из тех, о ком поют поэты, но иногда богам стоит обратить внимание и на таких людей, как он.

Его товарищ умирает мгновение спустя, так и не придя в себя после удара в подбородок. Одиссей пользуется шансом добить, пронзив его легкое наконечником украденного копья через щель между передней и задней пластинами потрепанных доспехов. И пусть двое врагов лежат мертвые у ног Лаэрта, но момент упущен, и уже четверо появляются на стене, обнажая мечи. Тут один мятежник замечает царя, и они оба замирают, не зная, чего ожидать от другого. Затем Одиссей, отбросив копье, хватается за лук и накладывает стрелу на тетиву. Мятежники решают не выяснять, куда она полетит, и дружно бросаются в атаку.

Глава 34

Пока над фермой Лаэрта занимается заря, давайте попробуем оценить ситуацию.

Во дворе: четверо мятежников атакуют Одиссея, Лаэрта, Эвмея и подоспевшего стража из дворца. Будет ли это битва на равных, зависит от готовности мятежников действовать сообща и от скорости, с которой они шевелят ногами. Мудрый воин все время в движении, он то и дело поворачивается, чтобы убедиться, что напасть на него может лишь один человек, занимает такую позицию, чтобы, к примеру, Лаэрту пришлось бы для атаки оттолкнуть Одиссея. А Эвмей, чтобы нанести удар, должен был бы обогнуть Лаэрта. Глупый воин просто ввяжется в бой один на один, не считая угрозой ни нацеленный на пальцы меч Лаэрта, ни длинные острые вилы Эвмея. К ним я вернусь через мгновение.

На западной стене: Телемах заметил, как подняли еще одну лестницу, и с группкой верных приятелей спешит туда, чтобы закидать камнями взбирающихся по ней врагов. Он с неохотой признает, что камни не раз доказали свою полезность. «Променяет ли настоящий герой свой меч на камень?» – гадает он. Ахиллес так не делал, и Гектор тоже, но они все-таки были командующими. Ахиллес, скорее всего, стоял бы, сжав в руке меч и поблескивая щитом, пока вокруг него воины окапывали бы лагерь еще одним рвом; а Гектор, в шлеме, украшенном развевающимся гребнем, с мечом, отражающим солнечные лучи, вышагивал бы по стенам Трои, провозглашая: «Так держать! Еще камней сюда!»

Если не вдаваться в детали, то великий воитель – такой, о котором поют поэты, – отложит свой меч, чтобы взять камень, только если слишком много его людей погибло и нет другого выбора. Однажды Телемах поймет и это.

Итого остались три неучтенные лестницы. Одна увязла во рву под стенами и, демонстрируя недочеты поспешной сборки, начала разваливаться на глазах. Одну люди Одиссея заметили, лишь когда ее приставили к южной стене, то есть поздно: люди уже взбирались по ней, кто-то даже оказался наверху к тому времени, как прибыли защитники, – и теперь клинки раздирают плоть, раздаются крики, и вокруг кипит кровавый хаос битвы. На стене мало места, поэтому приходится сражаться по очереди, и воин сменяет воина, когда кто-то падает или кого-то, истекающего кровью, оттаскивают в сторону. Один оступается: полет в темноту завершается хрустом костей. Другого, зажимающего кровоточащую рану на бедре, товарищи заталкивают под прикрытие спин в доспехах. Один старик умирает; юнец рыдает в темноте. Я держу их на руках, шепчу:

– Ты умираешь достойно. Ты умираешь достойно. Ты умираешь за нечто важное.

Не видно пока лишь последнюю лестницу. Те, кто ее тащит, похоже, мудрее всех остальных нападающих, ведь они не издавали ни звука, не то что боевого клича, просто ползли в темноте, избегая соблазна побежать прямо к стенам, даже когда завязалась битва. Вместо этого, добравшись до куска стены, смотрящего на обгоревший лес, они ставят лестницу и лезут наверх.

Их никто не замечает, пока они карабкаются.

И даже когда первый из них спрыгивает на помост.

Алый туман битвы застилает глаза сражающихся. Я смотрю на восток и вижу первые золотые лучи рассвета, отражающиеся от окровавленной бронзы. Лишь когда последний нападающий ступает на лестницу, вылетает стрела.

И летит она не с фермы. Она пущена из-за деревьев позади и вонзается в поднятую руку мятежника, почти пригвоздив ее к лестнице, по которой тот уже наполовину взобрался. Он пораженно разглядывает ее, не в силах осознать, что это торчит из его тела. Следующая стрела без ущерба отскакивает от нагрудника, но сила удара приводит мужчину в чувство, выбив из легких весь воздух. Он падает. Падать невысоко, но и этого довольно, чтобы заставить мозги хоть немного работать, и раненый на четвереньках отползает от лестницы, даже не выдернув стрелы, лишь поскуливая от шока и немного – от стыда за то, что так хочет жить.

Я смотрю в лес и, кажется, вижу Артемиду, которая поддерживает руку женщины, пустившей стрелу. Затем они обе исчезают, оставляя позади, на стене, недоумевающих солдат.

Во дворе мятежник замахивается на Одиссея, и тот отклоняет его меч, но боец достаточно опытен, чтобы не следовать за движением врага, а отступить и попытаться ударить вновь. Одиссей тоже нацелен на убийство. Как и отец, он любит целиться по пальцам, особенно по беззащитным мизинцам, при этом держась на достаточном расстоянии, чтобы не дать врагу из защиты перейти к атаке. Все начинают уставать. Все больше времени проходит между ударами; дыхание вырывается из груди шумными, прерывистыми вздохами.

Возможно, именно это подталкивает к действию одного из мятежников, до этого момента бывшего слишком далеко, чтобы вступить в битву. Он слетает с лестницы, гигантским прыжком преодолевая расстояние почти в рост человека, и, неловко приземлившись рядом с Эвмеем, с ревом направляет удар меча в голову свинопаса. Эвмей неуклюже отступает, теряет равновесие и падает. Воин наступает ему на грудь, занося меч для смертельного удара.

Одиссей не делает даже попытки защитить его.

И дело не в том, что старик ему не дорог. Дорог. Именно Эвмей присматривал за старым псом Одиссея, которого царь Итаки очень любил. С точки зрения тактики в этот момент Эвмей во главе списка людей, которым Одиссей может позволить умереть. Он не хочет, чтобы тот умирал. Но и не собирается рисковать рукой, чтобы попытаться спасти его. Для сохранения баланса сил соперников Одиссей должен продолжать сражаться. А Эвмей нет.

Дворцовый страж рядом с Одиссеем не знает об этом. Он думает, что его царь – хороший человек, он слышал столько историй о доблести благородного Одиссея… Он считает, что его наградят за хороший поступок. Именно поэтому он бросается к свинопасу, отражает удар, направленный на Эвмея, и, глядя лишь на упавшего старика, не замечает летящий ему прямо в лицо кулак противника, пока тот не ломает ему нос.

Хлынувшая кровь и звон в голове на мгновение ослепляют его. Но и этого мгновения хватает мятежнику, нанесшему удар, чтобы отвести меч от пятящегося свинопаса и вонзить под нагрудник стража.

Воин, падая, своим весом утягивает меч за собой. Его убийца на мгновение отвлекается на попытку вытащить застрявший клинок. На этот раз мгновения хватает Лаэрту, чтобы провернуть свой любимый трюк с пальцами, и, когда раненый мятежник роняет меч и с криком падает на землю, старик спокойно вонзает свой меч ему в глотку.

Вот так погибают двое мужчин, и ни один из них не знает за что; они так и останутся безымянными и вскоре будут забыты. Между тем сражение продолжается.

Пятеро воинов, никем не замеченных, крадутся вдоль стены.

У них есть три пути: вступить в битву вместе с товарищами, занять ворота или занять дом.

Они могли бы распахнуть ворота, но перед ними все еще возвышается баррикада, а ее разрушение потребует времени и привлечет внимание. Даже если им это удастся, нет гарантии, что Гайос с остальными людьми Полибия и Эвпейта успеют