Бог безвременья - Жаклин Холланд

Впервые с тех пор, как Пауль вытащил меня из воды, я осталась в лагере одна. Тусклый белый зимний свет падал откуда-то из-за сосен, и два дятла, один рядом, другой издалека, перестукивались друг с другом на расстоянии.

Я вспомнила звук шагов мужчин из деревни, которые размеренно шли по лесу к хижине Пироски. Та деревня мало чем отличалась от этого городка. Здесь наверняка тоже найдутся свои серпы, тесаки и огонь. Что, если они каким-то образом обнаружат, что я здесь? Что, если они начнут пытать Пауля и он признается, что связался с бесовским отродьем? Скажи нам, где она! Веди нас к ней, мы зарежем тебя у нее на глазах, а потом подожжем ее, и она будет гореть вечно, никогда не догорая дотла! Что за чушь! Это было невозможно, но тем не менее эти мысли наполняли меня необъяснимым страхом.

Чтобы скоротать время, я принялась обустраивать нам с Паулем ночлег. Хотелось переночевать в чем-то попросторнее брезентовой палатки, в которой мы спали обычно. Я выбрала несколько упавших деревьев, сделала из них жерди, обрубив до нужной длины топором, связала с одного конца, а затем подняла и поставила каркас для шалаша, как учил меня Пауль.

Пока я работала, в лесу что-то двигалось, оттуда доносились какие-то звуки. Ничего нового. Я всегда слышала звуки леса. Я слышала, как белки перебирают коготками, карабкаясь по стволам деревьев в сорока метрах от меня, но иногда слышала и другие звуки, более медленные, более осмысленные и тяжелые. Услышав их, я прекращала работать и прислушивалась, неосознанно затаив дыхание.

Закончив с шалашом, я достала книгу и решила порисовать, чтобы ни о чем не думать. Какое-то время это помогало, но потом я отвлекалась, мысли начинали блуждать, и через какое-то время я обнаруживала, что моя рука неподвижно застыла на бумаге. Где-то слева хрустнула ветка, и я снова задержала дыхание, ожидая нового звука, но его не последовало.

Подойдя поближе к огню и накинув на плечи шерстяное одеяло, я постаралась дышать помедленнее, чтобы сдержать бешено колотившееся сердце и мечущийся, как кролик, разум. Я попыталась рассчитать, сколько времени потребуется Паулю, чтобы закончить свои дела, и откуда ждать огонек, когда он вернется.

Я подняла взгляд от костра, и мое сердце екнуло от испуга – сухие лозы, обвивавшие скалу напротив, так походили на лицо. Я старалась не думать о том страшном лице, лице, которое смотрело на меня из воды – грязная кожа, черные глаза, – но все равно видела его. Зачем Вано вообще рассказал мне о Чернобоге? Лучше бы мне никогда не слышать о нем, не знать о его существовании и его ужасном могуществе.

Послышался звук шагов, такой явный и отчетливый, что я оглянулась в надежде, что вернулся Пауль, хотя, конечно, было еще слишком рано.

– Пауль? – позвала я, но никого не увидела. – Пауль, это ты?

Я поднялась на ноги, и одеяло упало с плеч, живот подвело от страха. Ошибиться я не могла: это точно был звук шагов. Какое-то время я стояла без движения. Наконец я взяла небольшой топорик Пауля, лежавший по другую сторону костра, и медленно и тихо пошла в лес.

Животные спрятались. На ветках не было ни единой птицы. Ничто не шевелилось. Даже дятлы замолкли.

– Чернобог, – прошипела я дрожащим шепотом. – Это ты? День и ночь ты шагаешь ко мне издалека и не даешь мне покоя ни на мгновение. Чего ты хочешь от меня? Ты и так уже отобрал у меня все, что мог.

Деревья застыли в молчании.

– Зачем ты преследуешь меня?! – закричала я. – Оставь меня!

И тут передо мной появился кружащийся в воздухе одинокий белый комочек пепла, медленно-премедленно падающий с неба.

В ужасе воззрившись на предзнаменование, я подняла руку, чтобы поймать пепел, он закружился в потревоженном воздухе и упал на мою ладонь. И тут откуда-то из-за деревьев на меня вдруг налетело что-то огромное и грациозное, как танцор.

Я вскрикнула и замахнулась топором.

XXIV

Я бегу по заснеженному лесу. Или лес засыпан пеплом? Я исхожу потом и смахиваю мелкие белые хлопья, собирающиеся на ресницах. Позади слышится размеренная поступь – терпеливая, неторопливая, горячая, – потом она оказывается рядом со мной, потом впереди. Я бегу, но ужасно медленно. Луна смотрит вниз своим бледным безжалостным лицом. Вдруг появляется река. Я падаю в ее широкие черные объятия.

Просыпаюсь лицом вниз в воде. Открываю глаза – и вижу чужие открытые глаза. Грязное лицо, студенистый плывущий мох, чернильные глаза. Оно не выражает ничего. Это лицо вечности.

Я кричу и не могу остановиться.

Я просыпаюсь, подскакивая на своей постели со сдавленным криком. Боль отдает в запястья и предплечья. В утреннем полусумраке я поднимаю руки вверх, мои кисти обмякли от боли. Они выглядят так, как будто отдельно от остального моего тела побывали в автокатастрофе. Пальцы коричневого цвета от земли и травы. Мои ногти, или то, что от них осталось, разодраны, потрескались и почернели от запекшейся грязи и крови. Маленький желтый листочек прилип между большим и указательным пальцами.

В панике сажусь, кладу свои грязные зудящие руки, как двух подстреленных голубей, на колени и смотрю на них с недоверчивым ужасом. В ногах кровати видны полосы травы и грязи. Мои ноги тоже облеплены землей.

Испуганная и растерянная, спотыкаясь, иду в душ, подставляю под струи горячей воды израненные руки и смотрю, как они смывают грязь с моей кожи. Вокруг водостока вода темнеет, а зеленые травинки прилипают к стенкам ванны.

Когда горячая вода заканчивается, я выхожу из душа. Перевязываю те пальцы, которые пострадали больше всего, а затем медленно одеваюсь, с трудом застегивая пуговицы. Внутри черепа бушует подобие электрической бури, мягкий утренний свет с улицы кажется болезненно ярким. Я вспоминаю о выпитой прошлой ночью крови неизвестного происхождения. Остальные ночные воспоминания отрывочны и причудливы: свет фар на темной проселочной дороге, луна, беспорядочно кружащаяся по небу, как йо-йо, деревья, трава и грязная земля. Я изо всех сил оттираю мочалкой грязные следы на ковре, стаскиваю с кровати грязные простыни, хотя с забинтованными руками это делать не так-то просто.

Внизу, на первом этаже, ужасно холодно. Дрожа, я иду на кухню – дверь, ведущая из кухни на задний двор, распахнута настежь, и через нее в дом задувает ледяной ветерок. Следы, грязные следы – очевидно, мои собственные – ведут от двери и дальше