Бог безвременья - Жаклин Холланд

Внутри тепло. Запах сена, навоза и шкур сладкий и успокаивающий. Я вспоминаю, как Вано доил корову Пироски. Казалось, что он беседовал с ней обо всем, прежде чем прикоснуться к вымени. На ум приходят и козы, которых я держала во Франции, глупые, вредные создания, вечно вертелись и пытались жевать мои волосы, пока я кормилась.

Я не издаю ни звука, и коровы, спящие в своих стойлах, тоже продолжают молча дремать. Снимаю пальто, шапку и перчатки, чтобы было проще и тише передвигаться, а затем иду к первому стойлу. Смазываю петли, сдвигаю защелку и вхожу.

На соломе лежит на боку большая корова бурой швицкой породы. Ее красивая голова покоится на изящно скрещенных передних ногах, а большие уши, тонкие и овальные, как листья березы, вздернуты кверху. Они слегка подергиваются, когда я ползу к ней по соломе. Я опускаюсь на руки и колени и прижимаюсь к ней сзади, не решаясь встать на колени перед ней. У меня нет желания испытать на себе силу ее крепких копыт, если она проснется. Пальцем я осторожно отыскиваю самую сильную пульсирующую точку на ее шее, а затем впиваюсь зубами туда, где был мой палец. Приходится приложить усилие, чтобы пробить дополнительный слой шкуры и жира. Ее ухо дергается, но она не просыпается.

Удобно устроившись головой на ее плече, как на мягкой подушке, я пью, чувствуя одновременно огромное облегчение от того, что нашла обильный запас крови, которым можно пользоваться незаметно, а также невыносимую усталость и изнеможение от того, на какие ухищрения и обман мне приходится идти в борьбе за выживание.

На следующее утро я снова просыпаюсь в грязи, испытывая боль и отчаяние. Когда накануне ночью я ложилась спать, то на всякий случай не сняла перчатки в надежде, что, если я отправлюсь на очередную сомнамбулическую прогулку, то хотя бы не так сильно пораню руки. Но перчатки исчезли, а руки опять перепачканы землей и почерневшей кровью. Мне больно даже просто смотреть на сломанные ногти. На подошве одной грязной ноги кровавый порез. Какое-то время я лежу в постели и плачу.

Небо за окнами багровеет, скоро рассвет. Я теперь и сплю намного дольше. А почему бы и нет? Почему все, что раньше было правдой обо мне или моем теле, должно и дальше оставаться правдой? Возможно, завтра у меня вырастут крылья и хвост, я превращусь в горгулью и улечу. Тем лучше.

Я встаю, механически повторяю ставшие привычными действия: умываюсь, делаю перевязку, одеваюсь, а затем спускаюсь вниз, чтобы привести вещи в порядок. На кухне я закрываю настежь открытую дверь, хотя накануне заперла и забаррикадировала ее. Убираю грязные следы с пола и сажусь, измученная во всех смыслах, за кухонный стол. В безмолвном оцепенении наблюдаю, как пара кардиналов перепрыгивает с ветки на ветку, кивая друг другу.

Скоро они улетают, и жизнь за окном замирает. Солнечные лучи искрятся на обледеневших травинках. Я парализована тишиной, напрасно пытаясь заставить себя действовать, сделать что-нибудь, что угодно, только бы не сидеть здесь в ожидании следующего несчастья или возвращения детей, и мне почти удается отвлечься от мыслей о себе и своей невыносимой жизни.

Сквозь густую удушливую тишину прорывается тиканье кухонных часов. Секундная стрелка с оглушительными ударами приближается к двенадцати. Обратив внимание на эти часы, я начинаю слышать, как не в такт щелкают и тикают еще полдюжины часов на первом этаже. Звук так похож на биение сердца, биение волчьего сердца, единственное развлечение Красной Шапочки. Зачем мне все эти адские часы?

Встаю и иду к кухонному ящику, открываю его и роюсь в поисках отвертки. Я не переживу следующие три дня со всеми этими часами. Пододвигаю кухонный табурет к дверному проему, забираюсь на него, и, как только сдергиваю часы с гвоздя, на котором они висят, тишину разрывает безудержно громкий телефонный звонок. Я чуть не падаю со стула от этого звука. Часы выскальзывают из моих рук и падают на пол. Спрыгиваю со стула, хватаю телефон с подставки, привинченной к кухонной стене, и отвечаю, наклоняясь, чтобы поднять часы.

– Алло?

– Здравствуйте, это Колетт? Мисс Лесанж?

– Да, это я.

Пауза затягивается и становится неловкой.

– Доброе утро, извините, что беспокою так рано. Это Кэтрин Хардмэн, мать Лео.

– Кэтрин, здравствуйте. Как дела? Как Лео?

– Хорошо, у нас все очень хорошо. Как проходят ваши каникулы? Вы хорошо провели время без наших маленьких чудищ?

– Было, – отвечаю я, подыскивая эпитет с положительным значением, – тихо. На самом деле, смешно так говорить, но я жду не дождусь, когда снова увижу детей. Я очень скучаю по ним, когда их нет.

– Боже мой, вы святая. Как только вы узнаете, зачем я звоню, вы пожалеете о своих словах.

– Ой? А в чем дело?

– Ну, это вовсе не обязательно, но нам с Дэйвом сегодня удалось записаться на прием к одному крайне востребованному семейному психотерапевту в городе, и поскольку мы уволили Валерию, то за Лео некому присмотреть. Я понимаю, что просить вас об этом неловко и совершенно неуместно, но скажите, пожалуйста, если вы сегодня не очень заняты…

Я смотрю на часы и отвертку, лежащие передо мной на кухонном столе. Теперь по циферблату часов проходит длинная трещина, которой не было бы, если бы я была очень занята.

– Вы хотите, чтобы я посидела с Лео, пока вы будете на приеме?

– Я понимаю, что шансы невелики, просто решила спросить… К тому же Лео тоже был бы рад вас увидеть.

Это странная просьба, и я прекрасно понимаю, что это выходит за рамки приличий. Я учительница, а не соседская няня. Следует отказаться, и все же я подпрыгиваю от нетерпения, чтобы согласиться. Перспектива сбежать из этого дома и провести день с Лео, а не в одиночестве вселяет в меня такую же надежду, как появление корабля на горизонте, в потерпевшего кораблекрушение.

– Да, я смогу вам помочь.

Кэтрин вздыхает с облегчением.

– О, как я вам благодарна. А как обрадуется Лео! Он любит вас больше всех на свете. Мы вам обязательно заплатим.

– Даже не думайте. Я и сама рада. Когда мне приехать?

XXV

Шаги Пауля, устало пробиравшегося через темный лес, не испугали меня. Я узнала их издалека. Он вышел к свету костра, с тяжелыми узлами в руках и новой парой снегоступов