Последнее слово единорогов - Виолетта Орлова

ново и потому увлекательно, если бы не ноющая боль во время применения естествознательства. Всякий раз заканчивая представление, Инк едва держался на ногах от усталости. Но все же это было в разы лучше, нежели воровать. Сравнив два вида деятельности, мальчик смог как-то определить для себя, что второй способ добычи денег хоть и является сложнее, он, как бы это парадоксально ни звучало, в то же время и более приятный.

Ему было действительно приятно ощущать себя полезным, ему нравилось работать, хоть он еще и находился в том возрасте, чтобы любить играть и развлекаться, а не предаваться труду. Наверное, жизнь его в каком-то смысле улучшилась, однако неожиданно матери стало хуже. Вернее, она периодически то приходила в себя, то опять погружалась в омут болезни; причем все время она неизменно пребывала в каком-то сне. Ела с закрытыми глазами, молчала: то ли спала, то ли бодрствовала, невозможно было определить. Наверное, прошло уже около месяца, может меньше, Инкард не считал время, но эти эмоциональные качели сводили его с ума. А сегодня ей сделалось совсем плохо, ибо Павлия вовсе отказалась от еды. Наступил переломный момент болезни, когда стало отчетливо видно: физическое тело слабо и подвержено немощам, любая, даже самая нехитрая хворь способна вмиг уничтожить его. Глядя на то, как мама медленно угасает, Инкард корил себя за все промахи, которые он, по его мнению, когда-либо совершал. За детские капризы, вранье, недомолвки, обиды, которые всегда имеются у детей в запасе, и о которых они непременно пожалеют, когда увидят, что жизнь родного человека висит на волоске.

Вечером он не пошел на огненное шоу. Он никого не предупредил, и, наверное, подобный поступок не делал ему чести. Впрочем, Инкард не всегда понимал, что действительно будет хорошо, а что плохо.

Руки его и без того болели от каждодневной работы с огнем, но сейчас куда более сильное пламя пожирало его изнутри, ибо он страдал. Впервые в жизни он вдруг подумал о том, что останется совсем один. От этого страх ужасной силы охватил все его тело. Он безотчетно рыдал над кроватью матери, хоть табиб и убеждал его не показывать при ней своих эмоций.

– Она все чувствует, – говорил он, брезгливо наблюдая за тем, как Инк украдкой от него стирает слезы со своих щек. Вероятнее всего, лекарь был прав, однако Инк тоже обладал способностью чувствовать, причем настолько сильно, что просто не мог сдерживать эмоций.

Инкард сидел на полу, в беззвучном молчании роняя слезы, когда услышал, как дверь в камеру отворяется. Он даже не потрудился придать этому значения, ибо все сейчас было для него неважным.

– Что… Что тут происходит? – послышался знакомый и все еще ненавистный голос.

Инкард вяло поднял голову, ни на что особенно не надеясь и ни на что не рассчитывая. Нороган легонько встряхнул мальчика за плечи, а на лице его застыло удивление в обрамлении страдания. Затем он коснулся бледной руки Павлии, которая на глазах принялась менять свой цвет и даже немного форму: она округлилась, стала более плавной и менее угловатой. Значит, мать еще была жива, и отчим подоспел вовремя.

И вот настал момент, когда больная открыла глаза и с недоумением уставилась на Норогана. Павлия словно только проснулась после затяжной ночи и выглядела она куда более свежей и отдохнувшей, чем должна была выглядеть больная в ее положении.

– Ты уже вернулся? – удивленно проговорила она своим приятным тихим голосом, а для бедного Инка, который столько времени не слышал от нее ни звука, кроме тяжелых стонов и кашля, он показался поистине чарующей музыкой.

– Мама! – воскликнул он радостно и тесно прижался к постели, словно намереваясь занырнуть в нее. Его трясло – от пережитого волнения, страха и неожиданной радости, которую принес его враг.

Еще будучи очень слабой после болезни, мать быстро заснула, оставив своих мужчин наедине друг с другом в зловещей тишине.

– Я ужасно устал с дороги, перемещение забрало у меня много сил, пожаришь мне саранчи? – попросил тогда Нороган Инка. Мальчик кивнул, не смея перечить. Вскоре их камеру заполнили ароматы кукурузного масла и горелых насекомых. Давно уже здесь не готовилась никакая сносная стряпня; Инк обычно питался, чем попало, на скорую руку, ухватками.

Сейчас, когда живописный дастархан был накрыт, и внимание Норогана полностью захватили пиала с саранчой, чарка с дынной водкой и копченые скорпионы, Инкард смог украдкой понаблюдать за отчимом. Весь его могучий облик словно носил на себе отпечаток засушливой пустыни: его суровое лицо загорело пуще прежнего, как-то высохло, обнажило редкие морщинки, напоминавшие длинных дождевых червей, золотистые волосы на голове побелели и выцвели, одежда его запылилась, и с нее на пол периодически ссыпался песок. Устрашающие акульи браслеты по-прежнему красовались на худощавых жилистых руках. Красные сухие губы мужчины были сильно обветрены, и только холодные угольно-серые глаза смотрелись на лице как две льдины, почему-то не пожелавшие растаять под палящим солнцем. Но вот, то ли от водки, то ли от сытной пищи, и глаза его постепенно разгорелись, засверкали, как поленья в камине, и Нороган откровенно признался Инку низким, хрипловатым голосом:

– Мне вас не хватало.

Мальчик угрюмо молчал, чувствуя сильную неловкость и липко-унизительный страх. Инк не забыл, как тот с помощью естествознательства измывался над ним, пока он от боли не терял сознания, чего же было ждать от него теперь, какой подлости?

– Боишься меня? – с пониманием хмыкнул мучитель, с ног до головы внимательно осмотрев мальчишку. Инк упрямо продолжил сохранять безмолвие. Беспроигрышная тактика, он уже не в первый раз к ней прибегал.

– Дай мне свои руки, – безапелляционно приказал Нороган. Предательские мурашки побежали по позвоночнику, а живот привычно скрутило от страха, но Инк, секунду поколебавшись, сделал, как ему было велено. В конечном итоге, он не желал трусить перед ним в такой малости. Отчим осторожно, почти даже бережно дотронулся до его ладоней, и к великому удивлению Инка все волдыри от ожогов исчезли, а почерневшие пальцы снова приобрели здоровый вид.

– Откуда у тебя это? – строго спросил он. – И почему мать была в таком ужасном состоянии?

– Потому что ты бросил нас! Оставил одних в чужом городе без денег! – зло выпалил Инк, резко отдернув ладони. Он тут же зажмурился, ибо подумал, что жестокий папаша немедленно накажет его за дерзость. Но боли не последовало, и он, нерешительно распахнув глаза, увидел перед собой зловещее лицо Норогана, искривившееся в скорбной усмешке.

– Прости меня, Инкард, – тихо сказал он своим резким сухим голосом, а во льдистых глазах его промелькнула невысказанная мольба. –