Последнее слово единорогов - Виолетта Орлова

дверной молоток с набалдашником в виде черного отполированного до блеска муравья. Глухой стук неприятно ударил по ушам, за дверью мерзко закопошились. А потом в щелку вынырнула голова шустрого Саиба. Старый приятель сперва удивленно посмотрел на Инка, а затем раздраженно проговорил:

– Эм… Послушай, Беляш. Мы были друзьями в куттабе, однако теперь ты уже с нами не учишься, смекаешь?

Инк потряс головой. Он не понимал, да и не хотел особо вникать. Тогда Саиб, или же Тушкан, тяжело вздохнул.

– Слушай, я больше с тобой не вожусь. Мы с парнями решили, что так будет лучше. В конце концов, неизвестно, что тебе в другой раз придет в голову, вдруг снова муравьев на нас натравишь.

– Чего?! – воскликнул Инк, мгновенно закипая. Белое лицо его покраснело от праведного гнева. – Да как ты смеешь! Я помог тебе, спас, выгородил перед отцом! Это все ты виноват, ты один выпустил тварей на свободу!

Саиб воровато улыбнулся, пряча свои медового цвета глаза.

– Ах, Беляш, не все ли равно? Иди давай, проваливай, у меня дел, как скорпионов в пустыне. Отец приказал освежевать верблюда, а это, сам понимаешь, нелегкая затея.

С этими словами мальчик хотел было захлопнуть дверь перед Инком, однако тот решительно выставил плечо и практически силой ввалился внутрь. В нос ударили тошнотворные запахи крови и сырого мяса.

– Мне нужно поговорить с твоим отцом, слышишь ты? – гневно воскликнул Инкард, наступая на пятившегося от него испуганного Тушкана.

– Эээ, а зачем он тебе понадобился? – нервно проблеял тот.

– Мне врач нужен, и как можно скорее!

– Кого еще принесло в наш дом? – послышался басовитый голос откуда-то из недр муравьиной камеры. При звуках этого густого, сочного голоса Саиб неестественно пригнулся к полу, словно был пылью, прибитой к земле дождем.

– Это к тебе, папочка, – заискивающе пробормотал он, с огромной неохотой пропуская гостя вперед.

Инкард отнюдь не почувствовал успокоения, когда столкнулся лицом к лицу с хозяином дома – суровым мужчиной, до такой степени обросшим черной щетинистой бородой, что издали походил на дикобраза. И если бы лицо человека тоже было суровым, он бы не внушал столько ужаса, ибо облик его казался бы в целом гармоничным и правдивым. Однако жестокое лицо мужчины кривила лукавая улыбка, полная обманчивой доброты. На нем был омерзительно грязный халат, на котором виднелись подтеки крови. Очевидно, в этой одежде он либо совершал хирургические операции, либо же… Впрочем, о последнем Инку не хотелось даже думать. Грозный хозяин стоял в небольшой камере, которую скорее затемняло, нежели освещало круглое оконце, наполовину завешенное красными бинтами, и в полумраке, со своей неестественной кривой улыбкой, казался поистине жутким.

– Моя мать серьезно больна. Мне сказали, вы хороший табиб, – выпалил Инк, робея от ужаса и отвращения.

– Ты пришел по адресу, юный алмаз, ибо ступил в дом, где ярко горит светило лекарского искусства, – сладко улыбаясь полными губами, проговорил врач. Очевидно, мужчина так и не узнал его.

– Вчера вечером у нее начался сильный кашель, а сейчас она без сознания, – волнуясь, объяснял Инк. – Что мне делать, как вылечить ее?

– Это два совершенно разных вопроса, славный кусочек пустынного сахара. На первый, стало быть, тебе следует знать ответ, ибо он целиком зависит от твоей воли. На второй, полагаю, нет, ибо он уже, соответственно, зависит от моего мастерства. Что тебе делать? Все очень просто. Одари лучшего из лекарей золотой монеткой, и он тут же примется одеваться, чтобы пойти в твой дом, – с этими словами мужчина протянул к Инку свою волосатую руку, намекая на солидное вознаграждение, а в фантазии бедного мальчика пронеслась ассоциация с мохнатыми черными пауками. Неудачное общение с Нороганом породило в его сознании странный жуткий образ, связанный с человеческими руками: именно эту незамысловатую часть тела Инкард начал суеверно бояться, ибо на свою беду понимал – от них исходит, увы, не только ласка, но и страшная боль.

– Я… Обязательно заплачу. Но не сейчас. Я не знаю, где деньги. Как только мама придет в себя, я тут же вам все отдам, честное слово… – жалко пролепетал Инк. С лицом лекаря произошла удивительная метаморфоза. Показная улыбка исчезла, глаза налились яростью, а черная рука, вместо того, чтобы висеть в воздухе, принялась награждать Инка болезненными оплеухами.

– Пошел отсюда! Как ты вообще посмел заявиться к добропорядочному лекарю без денег!

– Я достану их! Не сегодня, так завтра! – в отчаянии вскричал Инк, отчетливо понимая, что шансы помочь матери тают на его глазах. – Пожалуйста, прошу вас, не прогоняйте меня! Я заплачу вам вдвое больше, второе! – Он уже сам не помнил, что лепетал в ту минуту, какие обещания давал, какими рыданиям обливался, однако что-то из этих сумбурных действий, вероятно, смягчило сурового отца Тушкана, ибо он произнес с явной неохотой:

– Принесешь сегодня вечером монету. И я смогу к вам прийти. Но без денег не смей заявляться в мой дом.

Инкард уходил от них, не помня себя от усталости и отчаяния. Откуда он возьмет эти проклятые деньги? Что он может сделать? Разве что украсть их.

Был самый разгар дня, горячий воздух обжигал легкие, ему жутко хотелось есть и пить, ведь он сегодня добровольно лишил себя завтрака. Вернуться домой и посмотреть, как там мать? Или попробовать добыть венгерики? У фонтана на главной площади было прохладно, не в пример жаркой пустыне, и Инк присел на бортик, чувствуя себя совершенно измученным. Рядом с ним незнакомая женщина играла с сыном и щебетала что-то ласковым, шелковым голосом; глядя на ее доброе лицо, укутанное бархатистым платком, Инкард пролепетал, преодолевая страшную робость:

– У вас не найдется для меня монетки, добрая госпожа?

Достопочтенная армутка смерила Инка строгим взглядом и приняла весьма напыщенный вид.

– Одет хорошо, а при этом смеет попрошайничать?! Твои родители не способны обеспечить тебя? Разве ты не знаешь, что только трудом надобно зарабатывать себе на хлеб?

Благочестивая дама не поленилась прочитать ему целую лекцию, снабженную живописными примерами. Очевидно, она ощущала себя учителем нравственности, а когда закончила свою речь, то потрепала Инка по лицу, как бы ставя точку в их беседе.

– Ты понял меня, малыш? – спросила она перед тем, как безразлично отвернуться в другую сторону.

Инкард совершенно ничего не понял из ее слов, ибо почти не слушал, однако для себя он только что уяснил одну неприятную истину: мир не просто жесток, а лицемерно жесток. Так стоило вообще бороться за правду? Может надо принять правила игры? Как Саиб, который вместо благодарности за спасение, предпочел раздружиться с ним.

Отец, наверное, рассказал бы