Братство. Второй шанс - Никита Киров

Ельцину. Но всё равно я его задушил, и поставил он мне все печати, дали бабки. Вот я говорю Пашке — надо его душить. А он не хочет, вредничает. Перед ними вредничать надо, а не перед нами. А то бабки не получишь.

— Да чё вы все сегодня такие? — обозлился Самовар. — Чё вы меня достаёте сегодня?

— Потому что переживаем за тебя, дурак, — Царевич подтолкнул его коляску, выпихнув из снега. — Потому что сам видишь, что если прикрыть некому, то как с Батоном будет. У него друзей рядом не оказалось. А мы вот здесь, и никуда ты не уедешь. Чё не застёгнутый? — он полез застёгивать куртку Самовара, несмотря на его сопротивление. — Простудишься.

— А ему чё надо? — Шустрый привстал на носки, заметив ещё одного человека.

— Спрашивает, кто Батону дурь толкал, — произнёс Газон, взглянув в ту сторону. — Ко мне тоже подходил, но я за эти дела не в курсах.

— А для чего это ему?

— А хрен его знает, я в его дела не лезу.

Среди остальных парней, стоявших во дворе, ходил какой-то мужик. Я присмотрелся. Это же Дима Бродяга, спецназовец, ходит и что-то выясняет. Вернее, кто продал Батону дурь. И кто, получается, ответственный за его смерть.

И для чего это ему? Но я в любом случае хотел с ним поговорить на этот счёт.

Глава 17

Во дворе людно, все разбрелись по своим группам, ждали, когда всё закончится. Кто-то обсуждал работу, кто-то жаловался, что очень трудно долбить землю для могилы в такой мороз, кто-то просто болтал о своём. Оркестра не было.

А мы собрались в кучку, сразу безошибочно узнавая тех, кто побывал с нами в одном месте. Лично я знал не всех «чеченцев» в городе, но постепенно признакомился.

О нас уже некоторые слышали, интересовались, что за занятие с компьютерами, а кто-то был в курсе и про перестрелку с прибывшими в город боевиками. Город не такой уж и большой, чтобы она осталась незамеченной, вот и обсуждали.

Само собой, она обросла кучей небылиц, и народ интересовался. Мы не отвечали, хранили молчание, делали вид, что не понимаем, про что речь, из-за чего распаляли любопытство ещё сильнее. Но кому надо, те знают, остальным знать не обязательно. Просто ещё одна разборка в девяностые.

Поняв, что ничего от нас не добиться, разговоры сменились. Говорили о единственной общей для нас всех теме. То и дело слышны названия, которые постороннему скажут мало, но откликались для каждого из нас: Аргун, Сиюр-Корт, Чечен-Аул, Урус-Мартан, Шатой, Шали, Гудермес, Ханкала.

Ещё постоянно звучали разные места из Грозного: площадь «Минутка», дворец Дудаева, «свечка», консервный завод, вокзал и прочее. Хотя не все, кто здесь находился, участвовали в новогоднем штурме.

Но мы и сами не участвовали в обороне города, когда летом 96-го в Грозный ворвались боевики. Те лезли отчаянно, чуть не победили, но попали в кольцо сами и готовились прощаться с жизнью. Тут бы их и придавить, но… наверху решили заключить мирное хасавюртовское соглашение, а добивать «духов» запретили, чтобы не портить переговорный фон. Город сдали.

Говорили про сгоревшие колонны бронетехники и огонь от своих, опасный, смертоносный и случайный. Вспоминали, как боевики отправляли наших пленных идти первыми по минным полям. И, конечно, говорили про вечную грязь вместо снега, глядя на пролетающие в воздухе снежинки.

Обсуждали всё то, от чего у любого гражданского начнут вставать волосы дыбом. А мы спокойно говорили, иногда посмеиваясь.

И чуть ли не в каждой фразе звучало слово «пацаны».

Ну а спецназовец Дима ходил среди знакомых покойного Батона, постоянно косясь на нас. К нам пока не подходил, а я за ним посматривал, выбирал момент для разговора.

— У меня у сына первое слово прочитанное — «Чечня», — прохрипел наш морпех Алексей, парень лет двадцати пяти. Он ходил в тёмных очках, чтобы не показывать, что вместо левого глаза — неподвижный стеклянный. — Всё телевизор смотрели, когда я там был, и там надпись всегда внизу такая была. Читать никак не мог научиться, а тут прочитать смог.

— Переживали, — проговорил Федин.

— Угу. Всё спрашивают, что там было, а я им ничё сказать не могу, не поймут. А как про войну какую-то показывают по ящику, так сразу слёзы бегут. Вот и думают все, что не мужик, а я ничё сделать не могу.

— А это же вы госбанк в Грозном брали? — спросил Газон, крутя чётки в руках. — Говорят, там баксы целыми мешками лежали. И золото, и всё остальное. Им же туда мешки денег по авизо ввозили.

— Не в курсе, пацаны. Не помню.

— Я там был, но не видел, — Андрей, мой тёзка, высокий десантник пожал плечами. — Да и вряд ли бы там оставили. Не дураки, всё ценное вывезли и продали давным-давно. А мы вот как-то негра одного подстрелили, прямо у дудаевского дворца, так у него вот баксы были, целая пачка, толстая — во! — он показал толщину. — А пальцем проведёшь — сразу краска слезает. И толщина, как у туалетной бумаги. Но такой хрен вытрешься, вся жопа потом зелёная будет.

— И чё они, не видели, что фальшивки? — удивился Шустрый.

— Чего? — тёзка наклонился к нему. — Я хреново слышу. Когда слышу, а когда не слышу. Перепонки лопались. Громче говори.

— Не видели, что фальшивки? — повторил Борька громче. — И врач чё говорит? Про слух?

— Сказал, что лучше не трогать, а то хуже будет, раз хоть как-то слышишь. А если про бабки — умные видели, что фальшивки, не брали, а дураков и в Африке полно. А вот пацаны из пятой рассказывали, что в Совмине девки сидели, снайперши, на верхнем этаже. А их как взяли, и все вместе потом…

— Не видели, — сказал Царевич. — Хотя баек много ходит всяких.

— Говорят, наши местные пацаны, махра, взорвали снайпера-прибалта, — заметил сапёр Илья. — Посадили на мину жопой и подорвали, чтобы к себе домой улетел, хы-ы.

На эту тему мы говорить не собирались, и Слава Халява ловко перевёл тему:

— Я вообще не помню, как Совмин штурмовали, — он задумался. — Ничего.

— Ты чё? — Шустрый посмотрел на него. — Вместе же были. Я всё на тебя смотрел, думал, если ты, мажорик,