Инженер Петра Великого 11 - Виктор Гросов

смешении обычного пороха с… бертолетовой солью? Хлоратом калия. Хлоратные составы… Что-то смутно припоминаю. Точно знаю, что они взрываются чуть ли не от косого взгляда. Их применение запрещено даже в пиротехнике.

Но лабораторный способ известен. Пропускание хлора через горячий раствор едкого кали… Но хлор — ядовитый газ! Потребуется герметичная стеклянная реторта, система охлаждения…

При этом у нас есть деньги и лучшие в Европе женевские стеклодувы. Нужен чертеж. А едкий кали получим из древесной золы. Все необходимое буквально под ногами.

Следующие сутки кузница напоминала филиал ада. Пока Федька доводил до ума механику, мы с Дюпре, облачившись в кожаные фартуки и мокрые тряпичные маски, погрузились в алхимию. В углу, в окружении ведер с водой, выросла хрупкая стеклянная конструкция. От марганца, который мы использовали для легирования стали, и соляной кислоты потянулся тошнотворно-сладковатый, удушливый зеленоватый газ. Хлор.

— Не дышите, ради всего святого! — сипел я. Мы, кашляя и задыхаясь, прогоняли этот яд через щелочной раствор.

К вечеру на дне колбы осела горстка белых кристаллов. Бертолетова соль. Красивая, как сахар. И смертельно нестабильная. Я ходил буквально по краю. И пытался не показывать этого. Не хватало еще передать свои опасения товарищам.

— Теперь самое жуткое, — прошептал я. — Смешивание. Малейшая искра…

Мы работали в мертвой тишине, при свете одной лампы. На смоченном водой резиноидном листе Дюпре деревянной лопаткой, с осторожностью сапера, соединял черный порох с белыми кристаллами. Я стоял рядом с ведром песка, готовый в любой момент прервать цепную реакцию. Не знаю, помогло бы это или нет — сомнительно — но что еще я мог придумать? Руки Дюпре ходили ходуном. Наконец он отступил. На листе лежала серая, невзрачная паста.

— Готово, — выдохнул он.

— Теперь на нее даже дышать опасно, — прошептал я.

Этой адской смесью, соблюдая немыслимые предосторожности, мы начинили боеголовки. Детонацию обеспечивал простейший капсюль на основе гремучей ртути, изготовленный отдельно.

Через сутки все было готово. Легкая композитная труба. Десяток снарядов с двигателем на бездымном порохе. И боеголовка, способная превратить гранит в пыль.

Наш ответ Савойскому был готов к первому испытанию.

Следующая ночь была идеальным прикрытием. Ледяная паутина тумана цеплялась за одежду, под ногами хлюпала глина — отличные условия. В глухом ущелье, оцепленном двойным кольцом караулов Ушакова, мы готовились к первому испытанию. Наша пусковая установка, уже окрещенная Федором «Шайтан-трубой», на простейшей деревянной треноге смотрелась неказисто и почти жалко.

Петру не сиделось на месте. Он кружил вокруг трубы, трогал металл, заглядывал в ствол, принюхивался к снаряду.

— Уверен, что не рванет прямо здесь, генерал? — пробасил он, пиная ногой треногу. — Хлипковата конструкция.

— Выдержит, Государь, — устало ответил я. — Расчетное давление погасится на старте. Только отойди, прошу тебя.

Нехотя он отошел к герцогу и де Брольи, наблюдавшим за нашей возней с мрачным скепсисом. Их присутствие давило.

Отойдя на безопасное расстояние, я оставил у трубы одного Федьку. Система поджига была примитивной до безобразия — длинный бикфордов шнур.

— Федька, поджигай!

Он поднес тлеющий фитиль. Огонек змеей побежал по шнуру, пожирая секунды. Федька рванул к нам. Мы затаили дыхание.

Вместо рева — глухой, пьяный хлопок. Из ствола вырвался клуб черного дыма, и снаряд, вяло кувыркаясь, вывалился наружу. Пролетев от силы полсотни шагов, он неуклюже ткнулся в землю и зашипел, даже не взорвавшись.

— Что за выродок⁈ — фыркнул Петр. Его недовольство было направлено исключительно на бездушную железку, посмевшую его подвести. Он рванулся к дымящейся трубе, готовый, кажется, лично вправить ей мозги.

— Государь, стой! — крикнул я, кидаясь ему наперерез. — Рванет же!

К нам подошел де Брольи. На его лице проступило то самое выражение, которое я ненавидел: «я же говорил».

— Я предупреждал, генерал. Нестабильный порох. Слишком резкое горение.

— Порох в порядке, — отрезал я. — Дело не в нем.

Я выждал еще минут пять и подошел к остывающему снаряду. Все стало понятно, снаряд развернуло. Без начальной стабилизации он потерял вектор тяги. Аналогия со стрелой дала сбой.

— Он болтается в трубе, как… в проруби! — пробормотал я, думая вслух.

— Оперение! — тут же подхватил Дюпре. — Как у арбалетного болта!

— Делать долго, — буркнул Федька. — Пока выточим, приладим…

Мысли лихорадочно метались. Оперение, крылья — все требовало расчетов, времени. А решение нужно было сейчас.

Пуля… пыж…

Пыж!

— Федька! — позвал я парня. — Бревно и топор!

Пока ошеломленный Федька бежал к повозке, я набросал на камне схему.

— Мы не будем приделывать ему хвост. Мы ему задницу заткнем! — объяснял я Дюпре. — Выточим из дерева толстый пыж чуть меньше калибра сопла. Он войдет в двигатель, а его края, по калибру трубы, станут одновременно и обтюратором, и стабилизатором! Пыж понесет снаряд по стволу, как поршень, не давая ему рыскать, а на выходе его просто вышибет давлением!

Дюпре не понял слова, но вроде уловил суть. Идея была настолько простой и топорной, что даже Пётр подошел и с интересом уставился на мой чертеж.

Следующие два часа пролетели в лихорадочной работе. В свете факелов мы, как одержимые, тесали, строгали, подгоняли. Пётр, забыв про свой сан, сам схватил топор и с молодецким уханьем обтесывал неподатливую древесину. Герцог и де Брольи молча наблюдали за этим варварским завораживающим процессом. Наконец, второй снаряд, с грубо вытесанным деревянным «хвостом», был заряжен.

— Еще раз, — сказал я Федьке. Голос сел от напряжения.

Он снова поднес фитиль.

На этот раз вместо хлопка — резкий, раздирающий воздух вой. Из трубы вырвался ослепительный язык пламени, и снаряд, ровно, как стрела, ушел в ночную темноту. Мы провожали его взглядом, пока огненный хвост не превратился в крошечную звездочку и не скрылся за гребнем скалы в версте от нас.

На несколько ударов сердца воцарилась тишина. А затем донесся звук. Глухой, утробный грохот, от которого дрогнула земля под ногами, и следом пришло раскатистое эхо.

Мы бросились к наблюдательному пункту. Выхватив трубу, я навел ее на скальный уступ. Там, где раньше была ровная стена, теперь зияла огромная рваная рана. От скалы был отколот кусок размером с крестьянскую избу.

— Сработало, — выдохнул я, передавая трубу Петру.

Он долго, молча смотрел в окуляр. Затем, опустив трубу, медленно повернулся ко мне. На его лице смешались суеверный ужас и дикий, мальчишеский восторг.

Отшвырнув трубу, он сгреб меня в медвежьи объятия, с ревом приподнимая над землей.

— Сделал же! — ревел он, хлопая меня по спине. — Знал, что сделаешь!

Он поставил меня на землю и развернулся к своей свите, к французам, к замершим в отдалении гвардейцам.

— Видели⁈ — орал он, указывая в сторону гор. — Вот он, наш ответ их Папе! Вот наш