Инженер Петра Великого 11 - Виктор Гросов

Схватив меня за плечи, он впился в меня горящим, безумным взглядом.

— Первый боевой выстрел — мой! Мой, понял? Я сам запущу им в глотку этого огненного змея!

— Будет сделано, Государь, — ответил я, глупо улыбаясь.

Мы это сделали. Собрали на коленке оружие, которое давало нам возможность перевернуть все вверх ногами.

— Федька! Анри! — крикнул я, поворачиваясь к своим измученным, зато счастливым соратникам. — В мастерскую! Нам нужно еще десять таких «Шайтан-труб»! И снаряды доработать.

Впереди была еще одна бессонная ночь, но теперь мы знали, ради чего работаем.

Глава 22

Ночь перед операцией была звездной. Воздух в мастерской пропитался запахами остывающего металла и едких химикатов. На деревянных козлах, словно десять хищных щук, застыли наши «Шайтан-трубы»; рядом, в обитых войлоком ящиках, покоились «Громовые стрелы». Глядя на дело своих рук, я еле сдерживал себя от того, чтобы не уснуть — благо Анна принесла кофе, чуть взбодрился.

В памяти вставали сорванные до мяса руки Федьки, его глухое матерное бормотание над каждой неподатливой заготовкой и надсадный кашель Дюпре, наглотавшегося паров хлора. Такова была цена нашей идеи.

Карты, расчеты, схемы — все лежало на своих местах, однако чего-то не хватало. Всматриваясь в неточные линии топографической карты, я не мог отделаться от ощущения, будто собираюсь оперировать больного по чужим, устаревшим рисункам.

Придется все же самому глянуть на все это.

— Это не разумно, Петр Алексеевич.

У выхода из лагеря мне преградил путь Ушаков.

— Позвольте, я пойду. Я приведу вам «языка» из их дозора. Он расскажет все, что нужно.

— Андрей Иванович, мне не нужен «язык», — ответил я, перекидывая через плечо ремень с подзорной трубой. — Мне нужно самому увидеть трещины в скале. Почувствовать ветер. Язык может солгать. Физика — никогда. Замеры я должен сделать сам. Это инженерная задача, а не разведывательная.

На инструктаже перед выходом я задал вопрос, который следовало задать еще несколько дней назад.

— Господа капитаны, — обратился я к наемникам, — кто из вас знает эти скалы, как свои пять пальцев?

Вперед выступили двое — мрачные, обветренные мужики, чьи лица казались высеченными из того же гранита, что и окрестные горы. Один, капитан Ульрих Баумгартнер, был из протестантского Граубюндена. Другой, Ганс Циммерман, к моему удивлению, оказался из католического Ури.

— А как же Папа? — не удержался я.

— Папа далеко, а семья — близко, — пробасил Циммерман. — А вы платите хорошо.

Отлично. Цинизм — лучшая основа для деловых отношений. До горцам им конечно далеко, но на безрыбье и эти сойдут.

— Вы поведете, — сказал я им. — Будете нашими глазами и ногами.

Мы начали восхождение. Следующие два часа слились в один кошмарный подъем по ледяным скалам. Цепляясь за мокрые, скользкие камни, мы сжигали легкие разреженным воздухом, а впереди манили и угрожали костры австрийского лагеря.

Мы залегли на скальном уступе, с которого вражеский лагерь расстилался как на ладони. Я принялся за работу. Ночь в горах яркая, со своей атмосферой. Астролябия дала угол наклона — зная его и примерную плотность снега, можно было рассчитать вектор схода основной массы. Буссоль определила азимут, чтобы группы не ударили друг по другу. Никакой магии — простая тригонометрия.

Этот склон напомнил мне, как в прошлой жизни, еще студентом, мы на стройке обрушивали старую стену. Не долбили ее кувалдами, а нашли одну-единственную ключевую балку, подрубили — и стена сложилась сама, будто карточный домик. Здесь действовал тот же принцип домино: точно найденный толчок первой костяшки.

— Вот она, — пробормотал я, наводя трубу на едва заметный скальный карниз. — Первая «опора». Держит на себе тысячи тонн снега. Если выбить его… Хотя одного удара мало. Нужна цепная реакция.

Быстро делая зарисовки, я намечал план: «Взрыв здесь, на „языке“ лавины, даст начальный импульс. А главный удар — вон там, у основания, чтобы подсечь „ноги“ всему склону».

Внезапный тычок Циммермана в бок заставил меня вжаться в землю. Затаив дыхание, я прислушался. Прямо под нами по тропе шел австрийский дозор. Четверо. Их приглушенные голоса были совсем близко. Они прошли в нескольких шагах от нашего укрытия. Вжавшись в ледяную скалу, я слушал, как бешено колотится собственное сердце. Давненько я не выходил в «поле».

Они ушли. Еще минут десять мы не двигались, вслушиваясь в тишину. Пора.

Вернулись мы под утро. В штабе меня уже дожидались командиры диверсионных групп.

— Вот, — я ткнул пальцем в первую точку на своей зарисовке. — Группа капитана Баумгартнера. Ваша цель — этот уступ. Азимут — триста двадцать. Угол возвышения — сорок пять градусов. Отклонение недопустимо.

Я прошелся по каждой группе, вручая командирам карты с выверенными углами. Благо в каждом отряде были артиллеристы, которые прекрасно поняли слова «азимут» и «угол возвышения».

— Капитан Циммерман. — Я посмотрел на него. — Твоя цель — главная. Тот карниз. Ты бьешь последним, по моему сигналу. Твой выстрел станет финальным аккордом.

Они слушали молча, с серьезными, сосредоточенными лицами.

— Никакой самодеятельности, — закончил я. — Успех зависит от точности. Небольшое отклонение — и «стрелы» уйдут в никуда. Ясно?

Все согласно помахали головами. Вот и амечательно.

— Тогда — за дело. Выступаем через час.

Они ушли, растворившись в предрассветном тумане. Оставшись один, я склонился над картой. Теперь все зависело от неумолимых законов физики.

Выпитая до дна ночь уступала место серому рассвету. В небе гасли последние, самые упрямые звезды. Пять наших отрядов, ведомые горцами-проводниками, уже несколько часов как растворились в скалах, превратившись в призраков. Я стоял на нашей главной огневой позиции — небольшом скальном пятачке, выбранном еще во время ночной вылазки, — и пытался унять легкую дрожь в руках. Дрожь была от чудовищного напряжения.

Позиция была идеальной. Скрытая от наблюдателей из долины нависающим каменным козырьком, она давала прекрасный обзор на склон напротив, похожий сейчас на спящего белого гиганта. Здесь, на наскоро сколоченных из бревен и вбитых в расщелины клиньев станках, застыли две лучшие, пристрелянные нами «Шайтан-трубы». Их влажный от росы металл тускло поблескивал.

Плотную тишину нарушил скрип сапог по камням. Это Пётр не мог сидеть на месте. Его неуемная энергия, которой было тесно в рамках простого ожидания, искала выход. Отобрав у меня астролябию, он сам, кряхтя, пытался сверить углы, щурил один глаз и бормотал под нос цифры.

— Нет, Смирнов, ты слишком низко берешь! — пробасил он, опуская прибор и тыча в сторону едва виднеющейся вершины. — Надо бить выше, в самую шапку! Чтобы снега больше сошло! Чтобы уж наверняка накрыло!

— Государь, мы бьем не по снегу,