Чёрная печать империи - Анастасия Разумовская

– Согрей мне молоко? С мёдом. Я в душ.

Она выскользнула из его объятий. Подняла было рубашку, секунду поколебалась и выпустила из рук.

– Бесстыдница, – то ли пожурил, то ли похвалил Лёха, тоже поднимаясь и жадно следя за стройной фигурой.

Даша глянула на него из-за плеча. Усмехнулась. Молча прошла, нагая, вспотевшая, и скрылась за дверью ванной комнаты. Баев вскочил, натянул штаны и прошёл на кухню.

А потом они лежали в обнимку на кровати в мезонине, и Лёша всё смотрел и смотрел, как она спит, отмечая голубые тени под глазами, осунувшееся лицо, как уголки губ опущены и нижняя чуть подрагивает. На белые ниточки заживших шрамов на плечах. Откуда? Когда? Лёше хотелось сгрести свою женщину в объятья, притянуть к себе и заставить рассказать обо всём, что с ней произошло, но он боялся разбудить её.

У неё отросли волосы. Мягкой лунной волной закрывали ушки. И как же хотелось в них зарыться, хотелось ласкать их, как спаниеля.

«Я не дал тебе ничего, – думал Лёша нежно. – Не смог сделать тебя счастливой».

Луна плавала в тучах. И тени деревьев в серебряном ореоле гуляли по Дашиному лицу, по светло-зелёному одеялу, по белой ноге, заброшенной на его бедро. Баев боялся закрыть глаза, боялся, что она растает, словно видение. И боялся коснуться, чтобы не побеспокоить.

В восемь ещё не начало светать, но Лёша встал, прошёл в душ, растёр крепкое, мускулистое тело ароматным мылом, тщательно побрился и убедился в зеркале, что зубы чисты. Вернулся, подошёл к Даше, присел и аккуратно убрал за ушко светлую прядь. Она не проснулась, только улыбнулась во сне. Тогда он бесшумно поднялся, спустился в свою комнату. Взял было мундир, замер. Оно, конечно, на такой случай нужно надевать всё чистое, новое и парадное, вот только… Это будет его стеснять. В поединке же доля секунды может иметь значение. Тряхнул головой, натянул джинсы, футболку и свитер. Пригладил волосы. Прошёл на кухню, достал кофе. Представил, как загрохочет кофемолка, поморщился и убрал обратно. Купит по дороге. Снова вернулся в мезонин, где безмятежно спала Даша. Не решаясь приблизиться, замер в дверях.

Даша была ранней пташкой. Когда Лёша только начинал зевать и потягиваться в законный выходной, его женщина уже успевала и на утреннюю пробежку выйти, и снег разгрести, если тот ночью нападал, и приготовить чего-нибудь. И бесполезно было уговаривать ещё подремать.

Лёша злился:

– Ты не можешь хотя бы раз устроить мне праздник и поваляться со мной до обеда?

Сколько ж было из-за такой ерунды ссор! И вот – хотел? Пожалуйста: уже почти девять, а Даша спит, и, всегда настороженная, даже не слышит ни гудения труб, ни шагов, ни скрипа лестницы. И надо было бы её разбудить, расспросить, выяснить, что произошло. Но Баев боялся коснуться. Хотел больше жизни и боялся. Пусть спит как можно дольше. А потому, отвернувшись, плотно прикрыл дверь и спустился на первый этаж. Натянул берцы, набросил куртку, вышел в палисадник, достал сигару и ещё пять минут потратил на расслабленное вдыхание яда.

А затем быстро прошагал к «тайге», распахнул дверь и рванул с места.

Тимыча он набрал, когда остановился перед ларьком с шавермой и кофе. Кофе был дрянным, отчаянно пах горелыми шинами, но Баев проглотил его почти залпом.

– Ты рехнулся? – зевая уточнил Артём. – Ты на часы смотрел? У тебя второй выходной, а у меня-то первый…

– Будешь моим секундантом?

На том конце воцарилась тишина. Баев сделал последний глоток, бросил стаканчик в урну и вернулся в «тайгу».

– Шутишь? – наконец отмер Выхин.

– Не до шуток, Артём Тимофеевич. У меня в одиннадцать дуэль на Шуваловском карьере. Уже десять, а у меня нет секунданта.

– Чёрт! Точно рехнулся! Какая дуэль? Ты нахреначился, что ли, ночью? Или в девятнадцатый век попал?

– Будешь, или мне Сергеичу звонить?

– Скинь координаты, – проворчал Тимыч. – Гоню. Но если это шутка, то дуэль состоится со мной.

– Спасибо.

Баев положил трубку, дёрнул штурвал на себя. «Тайга» взвизгнула и взлетела. Капитан включил автопилот, установил точку прибытия, достал планшет, загрузил имперские услуги, авторизовался и пятью действиями перевёл аэрокар в собственность Даши. Больше в этом мире ему ничего не принадлежало. Но Трубецкой всегда нравилась «тайга», так что…

Озеро карьера ещё не замёрзло. Сосны присыпало снежком, и над тёмными кронами разлилось олово рассвета. Баев сбросил Тимычу координаты. Спрыгнул на снег, прошёл и встал на берегу. «Я мог бы сразу взять дом в кредит, – подумал с запоздалым раскаянием. – Надо было. Уже бы выплатил. Ну или почти выплатил. Оформил бы на Дашку, и был бы у неё свой дом».

Ему почему-то отчаянно жалелось именно об этом. И почему никогда не думаешь, что с тобой может что-то случиться? В Баева стреляли с десяти шагов, он четырежды валялся в реанимации, последний – из-за взрыва. Первым врывался в помещение, где предполагались террористы, но почему-то никогда даже мысли не допускал, что может умереть. Не думал, что после его смерти будет с Дашей. Жил, словно вышел на развлекательную прогулку. Как будто мог сохраниться, как в игре. А сейчас его мучил иррациональный страх, что без него Даша – Даша! которая всегда и всего добивалась сама – не справится. Не потянет.

Баев сел на выступающие корни дерева, снова достал планшет. Надо на всякий случай написать ей письмо, а Тимыч передаст. Если что. Вот только что писать? «Прости, меня тут немного убили»? Капитан минут десять разглядывал экран, а потом положил его в рюкзак, и бросив на землю, обернулся.

За ним стоял оборотень.

Не Шаховской. Светловолосый, светлобородый и ухмыляющийся. Судя по желтоватым глазам, по тому, что весёлый взгляд оставался при этом безжалостным, это был оборотень-волк. Баеву доводилось работать с ними. Интересно, а князь тоже волк? Лёха попытался вспомнить всё, что знал о слабых местах этих хищников.

– Привет, – улыбнулся оборотень. – Меня зовут Филарет. Секундант Галактиона Романовича. А ваш секундант?

– Через пару минут.

Филарет кивнул, прошёл и встал на берегу. Он продолжал улыбаться, безмятежно и даже как-то радостно.

– Прекрасное утро, – заметил добродушно. – Такие деньки в декабре – редкость.

Лёша не ответил: по кодексу секундант не должен общаться с противником своего товарища. И дуэлянту с чужим секундантом разговаривать тоже возбранялось.

– Итишь твою налево! – раздалось за ними потрясённое.

– Филарет, – обернулся