Инженер Петра Великого 10 - Виктор Гросов

от интриг, занимая позицию благородного наблюдателя. Это молчание было показательным. Он не нападал. Не помогал. Он ждал пока два пса, английский и русский, сцепятся в смертельной схватке, чтобы потом без помех забрать добычу у ослабевшего победителя. Его нейтралитет был самой враждебной позицией из всех. И именно по этому нейтралитету я решил нанести удар. Не сталью, не золотом. Тем, что эти напудренные аристократы ценили превыше всего — символами.

На следующий день я нанес визит Лейбницу, застав его в библиотеке среди фолиантов.

— Господин Лейбниц, мне нужен ваш совет, — начал я, изображая затруднение. — Мой Государь желает преподнести дар королю Людовику. Нечто, говорящее не о богатстве, а об уме. Я подумывал о картине, аллегории, но я солдат, а не ценитель искусств. Вы вращаетесь в свете, вы знаете имена. Не посоветуете ли мастера, способного воплотить сложный замысел?

Лейбниц на мгновение задумался, польщенный оказанным доверием.

— Есть один, генерал. Идеальный исполнитель для сложной и нетривиальной задачи. Он поймет вас.

— Благодарю, — сказал я. — Вы окажете мне неоценимую услугу, если представите меня ему.

Двумя днями позже он привел ко мне человека. Адриан ван дер Верфф. Когда-то — один из самых модных и дорогих художников Европы, обласканный курфюрстами. Теперь — почти забытый, вытесненный новой модой на легкомысленные пасторали, старик, доживающий свой век в сырой мастерской на окраине Гааги. Руки его уже не так твердо держали кисть, зато в выцветших глазах горел огонь былого мастерства и неутоленной гордыни. Во взгляде, которым он меня одарил, сквозило презрение человека, которому уже нечего терять.

Не предлагая денег, я разложил на столе гравюры — батальные сцены, портреты, карты.

— Мастер ван дер Верфф, — начал я, — я хочу заказать у вас картину. Небольшую. Для личной коллекции.

Он криво усмехнулся.

— Я не пишу портреты варваров, генерал.

— Это будет не портрет, — ответил я. — Аллегория. Послание. Подарок для короля Франции.

Имя Людовика XIV сработало как магическое слово. Для любого художника той эпохи подобное предложение было равносильно заказу на роспись плафона Сикстинской капеллы.

— Я хочу, чтобы вы написали Европу, — сказал я, глядя ему в глаза. — В образе прекрасной, но спящей девы. А вокруг нее — волки. Один, в английской короне, уже вцепился ей в горло. Другой, в императорской митре, рвет ее одежды. Третий, в тюрбане, тащит ее кошелек. А на востоке, на холме, стоит медведь. Он не нападает. Он просто смотрит. И в лапах у него — не дубина, а щит. И на щите — крест.

Старик молчал, его иссохшие пальцы уже мысленно смешивали краски.

— Пусть король Людовик, глядя на эту картину, поймет одну простую вещь, — продолжил я. — Пока они делят шкуру спящей красавицы, с востока за ними наблюдает страж. Не завоеватель. Страж. Который может вмешаться в любой момент.

Ван дер Верфф медленно поднял на меня свои выцветшие глаза. В них уже не было презрения — только огонь. Огонь творца, которому предложили не просто заказ, а миссию.

— Это… это будет великая работа, — прохрипел он.

— Ваш шедевр, — поправил я. — Который увидят все короли Европы и который сделает вас бессмертным. А гонорар… — я положил на стол тяжелый кошель с золотом, — позволит вам забыть о долгах и писать то, что хотите, до конца ваших дней.

К золоту он не притронулся.

— Мне нужны натурщики, — сказал он деловито. — Для лиц. И хороший холст. Итальянский.

— У вас будет все, что нужно.

Пока художник, запершись в выделенном ему фургоне, творил, наша невидимая война продолжалась. Операция «Предатель» вошла в финальную стадию. Григорьев, обработанный Дюпре и доведенный до отчаяния показным унижением, наконец-то клюнул, выйдя на человека, которого люди Ушакова аккуратно ему подсунули — мелкого торговца кружевами, работавшего на английскую резидентуру.

Они встретились в портовой таверне. Ушаков со своими людьми сидел за соседними столами, изображая пьяных шкиперов. Потный и бледный, Григорьев передал торговцу сверток с чертежами. Тот, не глядя, сунул ему под стол тяжелый кошель. Сделка состоялась. Чертежи «Орнитоптера» и «Воздушной машины» ушли к Харли. Наживка проглочена.

Той же ночью мы заперлись в моем фургоне — я, Пётр и Ушаков.

— Все чисто, Государь, — доложил Ушаков. — Он ничего не заподозрил. Уверен, что обманул нас всех. Сейчас сидит в кабаке, заливает совесть вином.

Пётр мрачно смотрел в стол.

— А что с ним делать теперь? — спросил он. — С этим Иудой.

— По закону — в петлю, — отрезал вошедший в фургон Орлов.

— Нет, — сказал я. — Слишком просто. И глупо. Он нам еще понадобится.

Затем я изложил им вторую часть плана.

— Харли получил желаемое, однако он не дурак. Будет проверять. Ждать, как мы поступим с предателем. Если мы казним Григорьева или он «случайно» утонет в канале, англичане тут же поймут, что это ловушка. И заподозрят, что чертежи — фальшивка.

— И что ты предлагаешь? Наградить его? — прорычал Пётр.

— Хуже, Государь. Мы его простим.

На их лицах отразилось полное недоумение.

— Государь, а что если завтра утром, ты вызываешь его к себе? И на глазах у всех офицеров… прощаешь. Говоришь, что ценишь его талант, что погорячился. Возвращаешь ему жалованье. И в знак «особого доверия» поручаешь ему… возглавить проект по созданию «малой паровой машины для дворцовых фонтанов». Бесполезная, но почетная работа.

— Он же и дальше будет доносить на нас! — вскинулся Орлов.

— Именно! — я посмотрел на него. — Он останется на крючке у Харли. Через него мы и будем скармливать англичанам все, что захотим. Харли будет уверен, что держит нас за горло, не понимая, что мы водим его за нос.

Пётр долго молчал, обдумывая. Потом его губы тронула восхищенная усмешка.

— Змей… — выдохнул он. — Ну ты и змей, Смирнов. Не устану повторять.

Друзья, ставьте лайки, если Вам нравится написанное, дайте обратную связь о том, что сюжет идет по верному пути, жмите «сердечко»)))

Глава 21

Весь остаток дня, в преддверии завтрашнего конгресса, мы провели в штабном фургоне. Пётр, словно зверь в клетке, мерил шагами тесный отсек. Он жаждал боя, а его тащили на словесный поединок, правила которого он презирал.

— Чего они тянут? — рычал он, останавливаясь