Бес лести предан - Элиот Лилит

В животе свернулось нехорошее предчувствие.

– Правильно, что не пропустили. Сейчас спрошу разрешения его высочества и, если отпустит, сам разберусь. А ты ступай назад.

Солдат с видимым облегчением закивал. С колотящимся сердцем Алексей поспешил к цесаревичу. Тот шел под руку с Марией Федоровной, оттесненный от матери шумным полукругом петербуржских выскочек. Алексей бы лучше вообще не попадался ему на глаза, пока он так взвинчен, да что еще делать? До вечера мариновать Андрея на заставе?

– Ваше высочество, – наклонился он к цесаревичу.

Тот раздраженно вскинул взгляд:

– Что еще?

– На заставе дело, требующее моего вмешательства.

– Ну так ступай и реши его! Комендант ты, или кто?

– Прошу меня извинить, – пробормотал Алексей.

Внутри все сжалось – спустя четыре года вспышки неудовольствия цесаревича пугали его так же, как и в первый день в Гатчине. Еще раз поклонившись, Алексей поспешил прочь.

Он заметил Андрея издалека. Весь в пыли, со взмыленной лошадью, брат расхаживал туда-сюда, притиснув сложенные руки к груди. Он был очень бледен, почти как оставленная позади Мария Федоровна.

Странно, ноги совсем не слушались. Алексей пытался ускорить шаги, но будто по колено в болоте брел. Сердце требовало развернуться и броситься назад, к цесаревичу. Да – тягостный бесполезный вечер в компании ненавистных вельмож, но даже Платона Зубова Алексей сейчас хотел видеть больше, чем родного брата.

Солдаты заметили его и отдали честь. Алексей кивнул, но мысли его увязали в густом сиропе. Выйдя вперед, он окликнул брата.

Тот развернулся – порывисто, как ужаленная лошадь. Подскочил к нему, сверкая глазами.

– Где ты был?!

Алексей выставил между ними руку.

– В Гатчину не пропускают без предварительного уведомления. Ты мог…

Что-то хрустящее впечаталось ему в ладонь. Письмо.

– Читай!

Алексей деревянными пальцами развернул бумагу и вгляделся в ровные строчки. Мать каждую буковку выводила красиво и аккуратно, но взгляд так и норовил соскользнуть вниз, на размякшую землю, где в отпечатках шагов собирались лужицы мутной воды. Алексей разбирал только отдельные слова, будто писано было на языке, которым он плохо владел. В конце концов, разобрал главные два.

«Отец» и «скончался».

Алексей перечитывал. И перечитывал. И перечитывал. И…

Ах да, Андрей еще здесь. Надо что-то сказать. Надо… заняться организацией похорон? Написать ответное письмо матери? Съездить к Пете и рассказать ему? Просить об отпуске? Надо…

Алексей поднял глаза на Андрея. Тот смотрел так, что было неясно – хочет кинуться ему на шею, как в детстве, или ударить.

«Он ждет, что я как-то все поправлю. Как всегда делал».

Да только что тут поправишь? Ему снова семь, и он снова машет руками над детской кроваткой, загребая пальцами черные угли.

– Езжай обратно в Петербург, – услышал Алексей чужой голос. – Я завтра приеду или напишу, когда приеду, и решим с похоронами.

Андрей посмотрел так, будто открыл дверь на знакомый голос и увидел тварь из книги Германа про двойников.

– И все? Больше ничего не скажешь?

А что еще сказать? Он был куклой на заевших шарнирах. Актером, позабывшим реплики.

– Я еду к матери, этой же ночью. Уже отпросился из полка, – голос Андрея звенел. – Поехали со мной.

Алексей помотал головой.

– Я комендант, я не могу просто уехать.

– Так иди и отпросись у цесаревича.

Алексей покачал головой снова. Его захлестнула сладкая ненависть к себе.

– Не могу ни о чем просить сейчас, ее величество в Гатчине.

Андрей тоже двигался медленно, вяз в воздухе. Алексей успел бы отступить или вскинуть руку, но не стал. Врезавшийся в челюсть кулак разлил по лицу огонь – тоже сладкий.

Он сплюнул под ноги.

В детстве они, бывало, дрались. Редко – Алексей был сильнее и яростнее, но первым не начинал, а Андрей на него злился нечасто, да и от матери влетало, если возвращались, понаставив друг дружке синяков. А потом повзрослели.

Алексей приложил ладонь к ноющему подбородку. Глаз поднять не смог.

– Извини меня, – и снова голос чужой: хриплый, надтреснутый.

А у Андрея – слишком детский:

– Да что с тобой такое?!

Алексей все-таки посмотрел. В глазах у брата стояли слезы.

– Я… Я должен идти. Его высочество меня ждет.

Никто его не ждал.

– Я завтра приеду или напишу. Не уезжай без меня.

Андрей молча пошел к лошади. Скакала та быстро. Алексей смотрел им вслед, пока силуэт не растворился в редеющем тумане.

Медленно развернулся. Солдаты глазели – еще бы, когда на заставе такое зрелище увидишь?

Ярость вспыхнула в миг, как страшный лесной пожар. Алексей оскалился:

– Чего вытаращились?! За дорогой следите!

Солдаты вздрогнули, вытянулись, впились глазами в пустую дорогу.

Алексей зашагал к дворцу. Шагов через двадцать остановился перевести дух. Задыхался так, будто верст пять пробежал. В горле ныло.

Вроде бы и нескольких минут не простоял, но кромка облаков вдруг вспыхнула золотым, а навстречу потянулась вереница карет. Алексей отступил с дороги и встал навытяжку. Копыта чавкали в грязи, колеса скрипели, проворачиваясь в бурой жиже. Шумная процессия прошла заставу, и Алексей зашагал дальше.

Во дворец не пошел: там у всех свое горе. Поплелся в парк, разглядывая забрызганные грязью панталоны. Деревья шептались о чужих секретах, но Алексей не слушал. Он думал, что раз придворная свора убралась из Гатчины, в парке не будет ни души, но, свернув на самую тенистую дорожку, увидел на скамье цесаревича. Тот сидел неподвижно, точно статуя. Может, мерещился. Но Алексей все равно подошел. Поклонился.

Разошедшиеся облака горели по контуру. Голубые прогалины наливались бронзой. Тени шелестящих крон скакали по застывшему лицу цесаревича, будто в танце. Алексей подумал о пятнах грязи на мундире. Почему-то не испугался.

Цесаревич кивнул на другой край скамьи. На бледной щеке алел отпечаток женской ладони. Неужели Мария Федоровна ударила мужа, вновь безропотно отдавшего ребенка?

Алексей сел. Сплел пальцы в замок, разглядывая бугристые костяшки.

– Так странно, – негромко сказал цесаревич. – Годы идут, а будто ничего не меняется.

Алексей не пошевелился. Едва услышал пробивающийся сквозь глухую пустоту голос:

– Что с тобой?

Разомкнуть свинцовые губы было не проще, чем заклинивший затвор.

– У меня отец умер.

Цесаревич повернулся к нему. Лицо больше не было каменным.

– Когда? – спросил с таким участием, что Алексея скрутило. Он этого не заслуживал.

– Я… Я не знаю, когда. Сейчас только письмо принесли.

– Как жаль. Я помню, он приезжал сюда вас навестить. Был достойный человек.

Достойный или нет, а все – в землю.

– Я… – Алексей запнулся. – Извините, ваше высочество, я…

– За что ты опять извиняешься?

Алексей опустил глаза, не в силах вынести этого мягкого укора.

– За то, что