Бес лести предан - Элиот Лилит

Глава 36. Дудочник

Мутный полог мороси норовил заслонить огни ночного Петербурга. Закрыв глаза, Алексей без труда мог различить пульсацию назревающего разлома. Как по заказу, совсем недалеко от Зимнего дворца. Под плащом на нем была черно-белая форма бесогона. После узкого гатчинского мундира – будто в домашнюю одежду переоделся.

Улица, на которой набухал разлом, была пуста: ни карет, ни прохожих – как-никак, середина ночи. Алексей стянул перчатку, подошел к месту, излучавшему зловещий гул, и протянул к нему руку. Почерневшие пальцы нашли маленький зазор.

Герман его этому не учил, но откуда-то Алексей знал, что делать. Он запустил пальцы в дыру на Изнанку, стиснул отошедший край в кулаке и рванул.

Треск ткани. Распахнувшаяся огненная пасть.

Наружу капельками черного дождя хлынули маленькие круглые бесы. Несколько успело проскочить к нему под кожу, но Алексей отошел, не дожидаясь, пока они его переполнят. Окружил себя плотным коконом злости, от которой шарики тьмы отлетали, как от стенки. Пустился бегом, маня их за собой, как дудочник со своей армией крыс. Черная волна радостно хлынула следом.

На Дворцовой площади всегда стоял караул бесогонов. Обычно бесы туда не залетали – слишком тщательно их там выкашивали, но, повинуясь темному зову, гости с Изнанки не остановятся ни перед чем. Алексей замер в густой тени Дома Вольного экономического общества и приказал:

«Вперед».

Волна покатилась дальше.

Закричали тревогу. Алексей погуще закутался в тени и стал ждать.

Он раскрыл разлом гораздо шире, чем тот разверзся бы сам, да к тому же на протяжный зов слетались твари со всей округи. На площадь выбегали все новые люди в черно-белой форме, но их было слишком мало.

Забеспокоились даже те караульные, которые бесов не видели. Еще несколько гвардейцев вылетело из дворца и бессмысленно путалось под ногами у бесогонов. До обострившегося слуха долетали приказы: выкатывать пушки, нести освященные клинки, бесогонам – переходить в наводчики. Прибыл и генерал Мелиссино – всклокоченный, явно поднятый прямо с постели.

Раздались первые выстрелы.

Алексей глубоко вдохнул ночь и позвал снова. В Петербурге бесов не счесть, они только рады присоединиться к веселью. И чем больше их прилетало, чем гуще становилась дымовая завеса, чем глуше горели окна и фонари, тем злее и радостнее пела кровь.

Суматоха разрасталась. Крики, свист снарядов и клинков, приказы, приказы, приказы…

Окутанный тенями, Алексей шагнул в гущу сражения – лишь еще один силуэт, скользящий сквозь дымную неразбериху.

В распахнутые двери дворца вбегали и выбегали люди. Алексей сбросил плащ и затолкал его под мундир. Взбежал по ступеням, и караульные расступились при виде черно-белой формы. Густой дым на всех лицах оставлял темные разводы, так что Алексей мало отличался от остальных бесогонов. Все складывалось удачнее некуда.

Обитателям дворца пойдет на пользу такая встряска. Может, перестанут считать бесов чем-то далеким и неважным. Ну а те, кто сражаются сейчас на площади… Разберутся.

Пролетев мимо еще одного караула и не вызвав никаких вопросов, Алексей свернул в длинный коридор и уверенно побежал дальше. Дорогу в нужные покои он помнил отлично. Краем глаза глянул на площадь. Окна затянул черный туман, но сквозь него Алексей разглядел большой крылатый силуэт. Хорошо, это даст ему необходимое время.

На пути долго никто не попадался: все или помогали на площади, или забились по углам и ждали, когда схлынет ночное безумие. Потом раздались шаги. Алексей едва успел укрыться в стенном алькове – мимо, не глядя по сторонам, промчался мальчишка в черно-белом мундире. Явно выпустился только этой весной… Должно быть, бегал с докладом. Алексей продолжил путь.

Впереди показались знакомые тяжелые двери. Он толкнул их, зашагал по роскошным комнатам к спальне, почти надеясь застать где-нибудь здесь Платона Зубова. Но в широкой тяжелой кровати оказался только один человек.

Императрица не спала, сидела в одной ночной рубашке, привалившись спиной к пухлым пуховым подушкам, и с раздражением глядела в окно. И сейчас, верно, не понимает, вокруг чего столько шума… На звук шагов она даже не повернулась – вздрогнула, только когда те раздались у самой ее кровати. Вот тогда оглянулась. Изумленно распахнула глаза.

«У нее глаза Александра».

Раньше Алексей этого не замечал. Но разве такая мелочь его остановит? Скверна пульсировала в венах, и голоса в голове надрывались в исступлении:

«Да! Да! Давай!»

– Ты… – выдохнула императрица.

Приподнялась, готовясь закричать. Алексей метнулся вперед. Впечатал перепачканные ночью пальцы в дряблое лицо, зажимая мягкий рот. Бесы рванулись вперед, вспенились на пальцах кипучей рекой смерти. Они ждали так долго…

Глухой крик разбился о жадный черный дым. Голубые глаза закатились. По пальцам к локтю пробежала сладкая дрожь. Огонь лился и лился, оставляя на искаженном ужасом лице темные разводы.

«Еще, – умолял шепот в ушах. – Больше. Дай нам больше».

Никогда еще его не наполнял такой восторг. И – такой ужас. Гнилые пятна вспыхивали на коже императрицы, как метки прокаженного. Она задыхалась, округлые плечи тряслись, руки барабанили по одеялу.

Он был смертью, отнимающей жизнь.

Он был жаром, разгоняющим холод.

Он был тьмой, тушащей свет.

Он был бесом.

Страшным усилием Алексей оторвал руку от сдавленных губ. На ладони остались блестящая полоска слюны и несколько капель крови, пошедшей у императрицы носом. Дородное тело тяжело осело, продавливая мягкую перину. Императрица еще дышала, но все ее тело покрывали черные подтеки, узоры проникшей внутрь гнуси. Вокруг рта расплылось гнилое пятно в форме его ладони. Грудь под ночной рубашкой ходила ходуном, посиневшие губы обводили слоги, но Алексей знал: глаз она уже не откроет.

Ликование удачливого охотника, упоение силой и властью – все померкло, стоило бросить взгляд за окно. Бесов было так много… Они мчались на его торжество, на его черное гнилое счастье.

Скоро рассвет. Нужно убираться из дворца, найти лошадь и мчать из города во весь опор. Только куда?

Он хотел домой. Чтобы мать еще раз обняла его и сказала, что он славный сын и она любит его, несмотря ни на что. Но Алексей знал, что дома легче не станет. Он уже давно слишком взрослый, и материнские утешения не уймут едкий жар в груди, не разгонят ночь, снова застлавшую взгляд. Только один человек мог даровать ему прощение. Или положить всему конец. Любой исход Алексей примет с благодарностью.

Когда Алексей подъехал к Гатчине, ливень стоял такой непроглядной стеной, что на заставе его не видели, пока он не вынырнул из серой завесы прямо перед караульными. А, увидев, не сразу узнали. Он не ответил на приветствие – молча поехал дальше,