Воин-3. Логово тьмы - Дмитрий Валентинович Янковский

нет. Ты уже старый, все твои пути давно определены. Сила лишь в неизведанности, в непредсказуемости. В том, что может быть, а не в том, что было и есть.

– Так чего ты хочешь?

– Это ты царевичу девку привел?

– Я. – Врать Яге было бессмысленно.

– Твоя девка?

– Отчасти.

– Девственница?

– Не знаю. Я ее тела еще не ведал.

– Но хочешь?

– Да, – еще честнее ответил певец.

– А любишь ее?

Волк промолчал, с ужасом поняв – он просто не знает, что такое любовь. Бабка будто бы поняла, нахмурилась, соображая.

– Если придется, чью жизнь оставишь, ее или свою? – пристально взглянула она.

– Ее.

– Почему?

– Честь не позволит бросить в беде ту, что мне доверяет.

Старуха рассмеялась, будто ворона закаркала, ее лицо качнулось, почти исчезнув во тьме.

– Так дело в этом? – Мрак допустил ее слова до ушей.

– Я не знаю. Я привык отдавать свою жизнь за чужую.

– Это не любовь… – прошелестела Яга. – Любовь – это когда ты не можешь допустить смерти другого человека по тем же причинам, что и своей собственной смерти.

– Своей смерти я не боюсь.

– Значит, ты никого не любишь. Тот, кто любит, боится своей смерти не меньше, чем смерти любимого человека. Потому что это одно и то же.

– Врешь ты все, бабка.

Из темноты снова раздалось хриплое карканье.

– Хочешь взять эту девку? – отсмеявшись, спросила Яга.

– Нет. Против воли никогда не возьму.

– А если она сама захочет?

– Отказать было бы глупо, – усмехнулся певец.

– Тогда оставайся, другого раза не будет.

– Волхвовать вздумала? – усмехнулся Волк. – Нет уж, старая, такого счастья мне не надо. Волхвовство ничуть не лучше принуждения. Это одно и то же.

– Волхвовство бывает разное… – прошипела старуха. – Ты бы хотел узнать, что она о тебе на самом деле думает?

– Ну… – Певец почувствовал, как по спине пробежал неприятный холодок страха.

Он действительно не знал, хочет этого или нет. Точнее, знал, что хочет, но что-то мешало самому себе в этом признаться.

– Всякая девка скрывает настоящие чувства, – почти в ухо прошептала Яга. – Любит или ненавидит, на взгляд не определишь. Если не боишься узнать правду, могу сделать так, чтоб она и словом и делом ее высказала. Если любит, этой ночью станет твоей, если нет, погонит. Но зато ты точно будешь знать, как оно есть на самом деле. Хочешь?

– Хочу, – одними губами ответил Волк.

– Тогда пойдем в дом. Но и ты веди себя честно.

– Погоди! – Певец удержал ее за клюку. – Тебе это все зачем нужно?

– Сейчас незачем, – ухмыльнулась старуха. – Но если вы сегодня ляжете вместе, то у вас родится дочь, которую ты потом приведешь мне в обучение. До того, как она впервые познает мужчину. Это плата за правду. А детей у вас и без того будет столько, сколько захочется.

– А если я потом передумаю?

– Не передумаешь. – Яга выдернула клюку, будто ее пытался удержать малый ребенок. – Никто ни разу не нарушал договора со мной. Идем!

Она застучала палкой по лестнице. Волк помотал головой, стряхивая наваждение, и поплелся следом.

Внутри избы места было немного – четыре стены, печка, стол, пара лавок и широкая полать прямо у печки. Никакого света, кроме гудевшего в очаге пламени. Полумрак. Пахло старыми шкурами, древесной смолой, дымом и волшебством. Сухой травой пахло и каким-то курением, которого Волк не знал.

Мара собирала метелкой сор у печи, ее белая рубаха казалась живой в отсветах пламени. Колыхалась, играя тенями и светом и округлыми формами тела. Иногда свет очага пронизывал ткань насквозь, очерчивая упругую грудь и гибкий стан.

– Исполать тебе, витязь, – с поклоном обернулась она.

– Не делай вид, будто вы впервые увиделись, – сухо хохотнула старуха. – Этот витязь тебя и привел. Неужто вы думали, будто я поверю, что глуповатый царевич где-то в лесу отыскал девку так быстро?

– Она все знает, – махнул рукой Волк. Мара отложила метлу.

– И что вы задумали? – Бабка поставила клюку у печи и присела на лавку.

– Просто проехать хотели, – пожал плечами певец. – Мимо тебя это сложно.

– А царевича откель взяли?

– Сам забрел.

– И вы решили над Ягой посмеяться? – покосила взглядом старуха.

– Не посмеяться, а разузнать твое настроение.

– А… Понятно, – хохотнула Яга. – Разузнали? Ну, есть я вас теперь точно не буду. Дам испытание.

– Какое? – нахмурилась Мара.

– Сейчас отужинаем и спать, а завтра поутру приберете дом, почистите дымоход, соберете грибов, добудете мяса и можете ехать.

– Добро, – согласился Волк. – А что на ужин?

– Кашу сварите.

– А воду где брать? – Он уже закатывал рукава куртки.

– Там ручей за поляной. – Старуха махнула рукой. – Ведро в углу.

Волк йзял ведро, скрипнул дверью и спустился по лесенке, мягкая трава и опавшие листья зашуршали под сапогами. Медленно, чтобы не вызывать подозрений, певец дошел до края поляны, аккуратно поставил ведро, присел и обернулся зверем. Мир туг же ударил в уши и ноздри – тысячи запахов, тысячи звуков.

Он прыгнул – тело вытянулось в струну. Еще прыжок, другой, третий – и ветер засвистел в прижатых ушах. Бег из тьмы в свет, из ночи в желтоватые сумерки. Кони захрапели и вздрогнули.

– Пр-р-р! – прикрикнул на них Ратибор.

Волк выскочил на дорогу и даже не стал тратить время на смену обличья.

– Жди до утра.. Не вмешивайся, – рыкнул он другу и снова скрылся в кустах.

– Н-да… – Стрелок похлопал перепуганного коня по шее. – Час от часу не легче.

Волк отыскал ведро по запаху – пахло зеленой сыростью. Будучи зверем, он не видел цветов, но мог оценивать их обонянием. Воздух свистел в груди от быстрого бега, пришлось даже лечь в траву, но долго лежать было некогда. Встал он уже человеком и, пошатываясь, побрел вдоль поляны. Мышцы подрагивали от каждого шага.

Ручей, громко журча, бил из-под корня пятиоб-хватного дуба, напившаяся земля впитывала влагу медленно, так что лужа разлилась довольно большая. Волк ругнулся и по щиколотку залез в воду, сразу же промочив сапоги. Ведро плюхнулось, накренилось и начало наполняться. В темноте мерцал лишь неясней блик, медленно поднимающийся к кромке. Певец вынул полное ведро и двинулся к избе, расплескивая крупные брызги.

Мара уже перебрала крупу и высыпала в горшок, от Волка не ускользнуло, как неуловимо она вздрогнула, завидев его. Глаза Мары, неестественно огромные, смотрели странным блестящим взглядом, будто зрили по ту сторону Яви. И движения девушки были особенно плавными, будто она спала с открытыми глазами. В избе пахло волшбой. Не зельем колдовским, не мышиным пометом, а самой волшбой, как она есть, – изменением мира. Неуловимо изменилась прозрачность воздуха, по-другому забилось пламя в печи. Яга сидела на лавке спокойно, посапывала, будто дремала, а затем и вправду уронила голову на доски стола, устроила щеку поудобнее и засопела, словно спящая. Огонь полыхнул и рассыпался искрами.

Волк почувствовал легкое, едва уловимое томление в груди, как от ожидания чего-то желанного. Он не понял, но заподозрил, что волшба может действовать не на одну только Мару, но и на него. И что? Ему тоже придется говорить правду и делать все так, как думает?

Почему-то от этой мысли стыд горячо прикоснулся к щекам. От Мары хотелось услышать правду, а самому говорить не хотелось. Слишком темные помыслы? Гнать их! В правде должно быть равенство, а то, может, у Мары в мыслях тоже не так светло… Надо быть готовым и к этому.

Старуха сказала, что девушка покажет свое отношение и словом и делом. Понятно, если любит, а если нет? Метлой по спине? Не хотелось бы.

Он налил воду в горшок, Мара осталась стоять рядом.

– Ухват в углу, – сказала она почти шепотом. Рукав ее рубахи коснулся его руки. Запах волос завихрился, смешиваясь с запахом дыма. Они пахли цветом кувшинки и чистотой теплого озера, Ра-тиборовым взглядом и взглядами тех, кто смотрел на нее до него. Сердце рванулось в груди и забилось, как пес на цепи. Дергалось, разгоняя кровь до свиста в ушах.

Надо было взять ухват, но не было сил отойти. Сердце стучало, стучало, по коже побежали