Литания Длинного Солнца - Джин Родман Вулф

высокий, странно угловатый, слегка уплощенный лоб. Несмотря на усиливавшуюся дневную жару, матери девочки пришлось до подбородка укрыть ее плотным одеялом из красной шерсти, мерцавшем в ярко освещенной солнцем спаленке, словно раскаленная печь. На лбу Ломелозии поблескивали мелким бисером капельки пота – только он, этот пот, выступавший из пор почти сразу же после того, как ее мать утирала его, и убеждал Шелка, что девочка еще жива.

– Я слышала, как она вскрикнула, патера, будто уколовши палец, – сообщила мать Ломелозии, едва Шелк, взмахнув четками, дочитал последнюю из предписанных на сей случай молитв. – Случилось это посреди ночи, и я решила, что ее мучают страшные сны. Поднялась, пошла поглядеть, что с ней. Вижу: другие детишки все до единого спят, и она тоже. Потрясла ее за плечо, а она глаза приоткрыла – пить, говорит, хочу. Мне бы велеть ей подняться да самой сходить за водой…

– Нет, не стоило, – возразил Шелк.

– Я и не стала, патера, не стала. Дошла до горшка с водой, чашку ей набрала, а она выпила все до капли и снова глаза закрыла. А доктор… доктор к нам не пошел, – слегка запнувшись, добавила мать Ломелозии. – Харза пробовал сбегать за ним, но…

– Постараюсь помочь чем смогу, – понимающе кивнув, пообещал Шелк.

– Если б ты поговорил с ним, патера…

– В прошлый раз он даже на порог меня не пустил, но я попробую.

Мать Ломелозии вздохнула, бросив взгляд в сторону дочери.

– А еще я, патера, у нее на подушке пятнышки крови нашла. Совсем небольшие, только с ростенью и заметила. Думала, это из уха, ан нет… и знобит ее сильно.

Тут Ломелозия, к общему их удивлению, приподняла веки.

– Старик… Страшный, – еле слышно пролепетала она.

Мать подалась к ней.

– Что? Что с тобой?

– Пить… Хочется.

– Принеси ей еще воды, – велел Шелк.

Мать Ломелозии поспешила к дверям.

– Что за старик? Он тебе сделал больно?

– С крыльями…

Взглянув в сторону окна, девочка снова смежила веки.

Семейство Ломелозии обитало не так уж низко – в четырех лестничных пролетах от земли, о чем Шелк, невзирая на боль в лодыжке, одолевший все четыре, помнил гораздо лучше, чем хотелось бы. Поднявшись, он дохромал до окна и выглянул наружу. Грязный и тесный внутренний дворик далеко внизу, над головою – последний, чердачный этаж; сужающиеся кверху стены из желтоватого, выцветшего на солнцепеке голого кирпича…

– Скажи, Ломелозия, он с тобой разговаривал? А ты с ним? – спросил Шелк, вспомнив, что, согласно преданиям, вступать в разговоры с демонами – не к добру.

Девочка не ответила.

Секунду спустя в комнату вернулась ее мать с чашкой воды. Помогая ей приподнять и усадить Ломелозию, Шелк полагал, что напоить девочку будет непросто, однако та осушила чашку до донышка сразу же, едва край глиняной посудины коснулся ее губ.

– Принеси еще, – распорядился Шелк и, как только мать Ломелозии скрылась за дверью, перевернул безвольное тельце девочки набок.

– К ней, никак, демон являлся, патера? – спросила мать Ломелозии после того, как девочка выпила еще чашку воды.

Шелк вновь опустился на приготовленный для него табурет.

– Думаю, да, – подтвердил он, скорбно покачав головой, – а ведь вокруг и настоящих хворей – хоть отбавляй. Как же ужасно…

На сем он умолк, оставив мысль незавершенной.

– Что же нам делать? Чем ей помочь?

– Уход обеспечить. Питание. Воды давать, сколько ни попросит. Сдается мне, она потеряла немало крови…

Сняв с цепочки на шее пустотелый наперсный крест, Шелк попробовал пальцем остроту стальных кромок.

– Патера Щука рассказывал о демонах подобного сорта, а было это… – Прикрыв глаза, он подсчитал в уме недели и месяцы. – А было это примерно за месяц до его смерти. Я ему не поверил, но из учтивости выслушал и теперь крайне этому рад.

Мать Ломелозии истово закивала.

– Он рассказал, как прогнать его?

– Прогонять уже некого, – рассеянно пояснил Шелк. – Сейчас нам нужно предотвратить его возвращение, а как? Наверное, проделав то же, что в свое время сделал патера Щука. Понятия не имею, где он мог этому выучиться и насколько оно надежно, но, по его словам, более демон ту девочку не тревожил.

Опираясь на трость Крови, он дохромал до окна, уселся на подоконник и высунулся наружу, ухватившись свободной рукой за край старой, изрядно растрескавшейся оконной рамы. Невысокое узкое окно позволяло без труда дотянуться до раскрошившихся кирпичей чуть выше проема. Острым углом одного из четырех гаммадионов, составлявших крест, Шелк нацарапал на кирпиче знак сложения.

– Я тебя придержу, патера, – сказал отец Ломелозии, обхватив его ноги выше коленей.

– Благодарю тебя, – откликнулся Шелк, выцарапывая слева от косого креста имя патеры Щуки (ведь патера Щука рассказывал, что подписал свою работу).

– Я для тебя повозку пригнал, патера. Рассказал о тебе нашему хефе, он разрешил.

После некоторых колебаний Шелк начертал по другую сторону косого креста и собственное имя.

– Еще раз благодарю тебя, – сказал он, пригнув голову и спустившись обратно, в комнату. – Теперь вам обоим надлежит помолиться Фэа. Исцеления – дело ее, да и несчастье с вашей дочерью, очевидно, стряслось под конец ее дня.

Родители Ломелозии дружно кивнули.

– Кроме того, вознесите молитву Сфинге, так как сегодня ее день, и Влагоносице Сцилле – не только потому, что наш город принадлежит ей, но и оттого, что вашей дочери требуется вода. И, наконец, мне хотелось бы, чтобы вы с величайшим благоговением помолились Иносущему.

– А это зачем, патера? – удивилась мать Ломелозии.

– Затем, что я так велю, – в раздражении буркнул Шелк. – Полагаю, предписанные обращения к нему вам неизвестны, да и не так уж их много. Слагайте собственные. Иносущий услышит: главное, молитесь от чистого сердца.

В то время как он мучительно медленно, шаг за шажком, ступень за ступенью спускался на улицу, сзади донесся голос Мукор:

– Забавно, забавно. Что же ты собираешься делать дальше?

Со всем возможным проворством обернувшись, Шелк, словно во сне, мельком увидел за спиной и знакомый оскал маски смерти, и глаза, ничуть не похожие на глаза отца Ломелозии, сгорбленного, с жесткими мозолями на ладонях. Однако Мукор тут же исчезла, как не бывало, а человек, спускавшийся следом, вздрогнул от неожиданности, встряхнулся, словно избавившись от наваждения.

– Что с тобой, Харза? – насторожился Шелк.

– Чудное какое-то чувство, патера… сам не пойму, что на меня вдруг нашло.

Кивнув, Шелк осенил его знаком сложения и пробормотал негромкое благословение.

– Да нет, я в порядке. Вроде бы в полном порядке. Наверное, переволновался из-за Лози… э-э, обгадь кролик мою могилу!

В былые времена Шелк попросту поднимал таз с водой в спальню и мылся, согласно приличиям, вдали от посторонних глаз, однако сегодня об этом не могло быть и речи. Закрыв и заперев на засовы оба окна, он завесил то, что выходило на Серебристую, тряпкой для мытья посуды и кухонным полотенцем, а окно, выходившее