Они выбрали ночь - Алмаз Эрнисов

между двух огней, власть сделала ход конем и издала своеобразный указ, согласно которому горожанам необходимо было уплатить изрядную пошлину за место на святой земле, именуемой Старым кладбищем. Иным же, не скопившим в жизни на то достаточных средств было уготовано только пламя огромной печи. И с той поры, смерть в городе стала дороже самой жизни.

Церковь между делом пыталась влиять на постановление магистрата, но делала это как-то нехотя, с ленцой.

Вскоре конфликт успокоился и забылся. Теперь Прентвиль зажил по-новому, примерив на себя бремя очередного, еще более страшного греха. И человеческие мытарства, превратились, в пустую повинность, благодаря которой, горожане окончательно забыли о праведной жизни, погрязнув в бесконечной борьбе с собственными сомнениями и страхами. Страхами перед тем, что даже после смерти они не смогут обрести желаемого упокоения, а всего-навсего сгорят в огненной гиене собственных грехов.

Остановившись у одного из кирпичных домов, на котором красовалась медная вывеска: ' Металловаренье, на любой вкус и любым узором', Кайот заметил на стенах огромные кусты пахучей травы. Как горожане не боролись с запахом мертвечины, а мрачное здание, имевшее огромные подземные коридоры, имело на то совсем другое мнение – чадящая труба работала не переставая.

Шрам неуверенно остановился у входа в хранилище человеческих тел, и будто ожидая чужого приказа, через пару секунд уверенно направился внутрь.

– Вот оно раз, – цыкнув языком, констатировал Кайот. Теряясь в догадках, он был твердо уверен, что рано или поздно Шрам даст ответ на многие вопросы, которые последнее время терзали разум Главы Отрешенных.

Оказавшись возле старой двери ведущей в царство мертвой плоти, Кайот нервно оглянулся.

– Мистер, зря вы спешите, – произнес стоящий у телеги долговязый гробовщик.

– Вы о чем?

Слова мрачного типа с соломенными волосами, явно застали Кайота врасплох.

– Рановато торопитесь, – ехидно усмехнувшись, добавил тот и снял перед собеседником шляпу. От гробовщика повеяло кислым, тошнотворным запахом.

– Я не нуждаюсь в чужих советах, – огрызнулся Кайот.

– Очень жаль… – развел руками, гробовщик. – Может статься в ближайшем времени они вам не понадобятся вовсе.

– Это угроза, мистер…

– Меня зовут, Лизри. И к слову, нет, мои слова – не угроза, – обнажив зубы навроде хищного оскала, пояснил собеседник.

Кайот едва удержался, чтобы не проучить нахала. Последние лет десять ему не часто приходилось выслушивать в свой адрес подобные предупреждения, тем более высказанные в подобной наглой форме.

Подойдя к мистеру Лизри, глава Отрешенных попытался схватить того за грудки и, приблизив к себе, одним ударом сбить спесь с наглеца.

И просчитался!

Гробовщик ловко увернулся от захвата. Перехватил руку нападавшего и уверенно ринулся в атаку.

Кайот был достаточно осторожным, чтобы не попадать в западню, и зачастую легко избегал подобных неприятностей, но сейчас он действительно ошибся как юнец.

Мистер Лизри без труда, пошатнув, вывел его из равновесия. И дело было даже не в ловких, отточенных движениях. Кайот вышел из себя, купился на пустые слова, а не избежал случайной потасовки.

Нож с изогнутой рукоятью – подарок главы воров – исчез так же внезапно, как и появился. Рундо мысленно ругая себя за вторую к ряду ошибку, лишился единственного оружия.

Лизри – если он действительно носил это имя – уже скрутил руки Кайота крепкой веревкой.

Еще одна попытка ударить гробовщика не увенчалась успехом. Пыхтя, ругаясь и желая выдрать обидчику глотку, не принесли Рундо помощи. Лизри предвидел любое движение главы Отрешенных.

Еще миг и Кайота полностью обезвредили. Затем пленник ощутил глухой удар и перед глазами, растеклась тьма.

 4

Пустые улицы, площади, дома – ни одной живой души. Изнанка привычного города была абсолютно пустой, словно всех кто населял Принтвиль взяли и в спешном порядке вытряхнули крохотных людишек-клопов, как из старого плаща, который решили припрятать до лучших времен.

Прислушиваясь к малейшему шороху, Джинкс ощущал внутреннее напряжение. Он был чужим в этом государстве мрака, где правила сила иллюзии и обмана, а надзирателями выступали те, кто не имел собственной души.

– Куда мы? – поинтересовался констебль.

Сэр Заговорщик поправив пенсне, указал пальцем на дальнюю часть города. Там – в привычном инспектору мире – находилась 'Безнадега'.

Здесь было все иначе.

Проекции старых домов, словно души великих старцев, были наполнены лишь воспоминаниями и ошибками земной жизни. От чего и выглядели как обугленные огрызки, сохранив только остовы стен и часть верхних перекрытий.

– Почему здесь так пустынно? – Джинкс почувствовал, как его голос дрогнул.

На несколько минут, воцарилось молчание. Толи фантом не знал ответа, толи у него были другие причины держать констебля в неведенье. Наконец Заговорщик заговорил:

– Сегодня у нас день выбора. Души стекаются на холм Надежды, где будет решаться их дальнейшая судьба.

– И какой может быть выбор?

–Не знаю, – пожал плечами фантом. – Я лишен этого права и мне трудно предполагать, каким может оказаться следующий виток нашего бесконечного существования.

– В чем же ты провинился? – не унимался Джинкс, ловя себя на мысли, что не чувствует в душе противоречий, окончательно уверовав в многогранность существования.

– Я уничтожил надзирателя. Стер его из Принтвиля, – голос Заговорщика стих и на последней фразе окончательно растворился в пустоте города.

Квартал Отрешенных, который в привычном мире походил на потрепанную семью ветрами парусину, которую из жалости, никак не выкинут на помойку, здесь выглядел иначе. Дома были новыми, местами достроенными и имели вполне благочестивый вид.

– Ты говорил, что ваш мир – это отражение нашей реальности… – оглядевшись, произнес констебль.

Заговорщик кивнул.

– Тогда почему, эта часть города пестрит новизной, а не серостью и гнилью, как в Прентвиле?

Протерев пенсне и внимательно оглядевшись, фантом понимающе покачал головой.

– Возможно, ты не поймешь меня, но ваши напыщенные великолепием и невероятными архитектурными находками дворцы, всего лишь мишура, маска – за которой скрывается нечто отвратное, злое.

– Отвратное? – переспросил Джинкс, не в силах уловить нить разговора.

– Именно, – согласился Заговорщик. – Под этим словом, я имею ввиду – собственную душу. Наше жилище, как и то, что мы носим на себе и чем пользуемся ежедневно, словно губка впитывает весь негатив и позитив. С годами, видоизменяясь и приобретая вид столетней старухи, лицо которой изуродовано собственными грехами.

– Стало быть…

– Стало быть, ваше благородные сэры и леди одетые в дорогую одежду и надушенные бесценными свежайшими духами по сути своей кладезь порока, – докончил за констебля Заговорщик.

Джинкс недоверчиво воззрился на фантома.

– Что же это получается: мы, будто пустой кошелек, живя, забираем с собой всю мелочь собственных ошибок?

– Не только мелочь, а порой и целый золотой запас. – Заговорщик грустно улыбнулся, словно в том была беда и