Индульгенция 6. Без права на ошибку - Тимур Машуков

было извержение божественной ярости, апокалипсис, спровоцированный одной каплей богохульной крови на его плече — той самой, что пролил я своей серой магией. Кровь, которая мерцала золотисто-огненным светом на фоне всепоглощающего белого безумия — единственное напоминание о ране, о том унижении, которое и развязало этот ад на земле.

— Нет, брат! — отчаянно шипел Переруг, опасливо держась подальше от бушующего Сварога. — Здесь не наша вотчина! Пустошь не потерпит нашего гнева! Она… она проснется! Наместник почует! Мы не можем… наша власть здесь ущербна! Мы ослаблены. Он ускользнул! Оставь! Подождем, когда он вернется и тогда его ничего не спасет. Он отдаст то, что нам причитается. Иначе мы уничтожим все и всех кто ему дорог.

Их голоса, полные ярости и страха, терялись, отдалялись. Они не шли за мной. Не могли? Или не решались? Пустошь сковывала их силу, делала уязвимыми, а рана Сварога, нанесенная оружием древней мести, была для них неожиданной и страшной.

Я бежал все дальше, спотыкаясь о камни, скрываясь за углами всевозможных зданий. Меч Тьёрн в моей руке постепенно угасал, его яростный свет сменился на глухое, тревожное свечение, как у уголька под пеплом. Он спас меня. Но какой ценой? Ценой оскорбления богов. Ценой того, что теперь Сварог и Переруг стали не потенциальными союзниками, а лютыми врагами. Проблемой, которую надо будет решать. Очень большой и злой проблемой. Могу не вывезти. Впрочем, сейчас рано об этом думать. Уверен, что когда придет время я смогу их удивить. И если надо — смертельно.

Я прижался спиной к холодной, гладкой стене, покрытой плывущими рунами. Дышал, как загнанный зверь. Боль в боку от удара о камни напоминала о себе. Вокруг снова была давящая тишина, нарушаемая лишь моим прерывистым дыханием и… шепотом камней. Шепотом, который теперь казался зловещим.

Я был один. По-настоящему один. С врагами позади — богами, чью силу я оскорбил. И с врагом впереди — Наместником Пустоши, к которому мне все равно нужно было идти. И без божественной метки… Лишь с мечом, жаждущим мести, и своей смешанной, ненадежной кровью.

Пустошь смотрела на меня тысячами безумных глаз своих руин. И ждала.

Тишина руин была обманчива. Она не была пустой. Она была натянутой струной, вибрирующей от чужого внимания. Я шел, и камень под сапогами скрипел не по-человечьи. Каждый ломаный угол, каждая плывущая перед глазами руна на стенах этого проклятого города — все это было частью Ее. Дикой Пустоши. И Она чувствовала меня. Не как угрозу. Как… долгожданное блюдо.

Оно тянулось оттуда, из самого сердца этого безумия, за многие километры непроходимых, искаженных пространств — чувство голода. Нет, не голода. Жажды. Жажды разорвать, поглотить, растворить в себе эту искру чужеродной воли, эту смесь света, тьмы и чего-то еще, что было мной.

Наместник ждал. Его ожидание было осязаемым, как запах гниющего мяса перед логовом хищника. Он лизал мои пятки холодом своего нетерпения, шептал бессвязными образами прямо в мозг — обещания небытия, картины растерзанной плоти. Я шел на съедение. И знал это. Но шел.

Первые дни… если здесь вообще были дни… были относительно спокойны. Лишь давящее присутствие, шепот камней, да вечный холод, пробивавший сквозь доспехи. Меч Тьёрн лежал тяжелой, но успокаивающей ношей на бедре, его сдержанное свечение отгоняло самые навязчивые тени. Щит Нави, подаренный Мораной — холодная, почти невесомая полоска стали на руке — молчал, ждал своего часа. Я экономил силы, шел, ориентируясь на тот внутренний магнит, что тянул меня к центру, к Наместнику.

Но вот спокойствие кончилось. Пустошь решила проверить гостя. Или размяться перед пиром.

Они вылезли из трещин в камнях, материализовались из клубов внезапно сгустившегося тумана, сползли со стен, как жидкая смола. Твари.

Первыми были Тени-Пиявки. Не настоящие тени, а сгустки липкого мрака, размером с собаку, бесшумно скользившие по земле. Они не имели глаз, только зияющие, лишенные зубов пасти, способные растягиваться до невероятных размеров. Их атака была тихой и мерзкой — они попытались облепить, прилипнуть, высасывать не кровь, а жизненную силу, тепло души. Одна такая прилипла к моей ноге — я ощутил мгновенный ледяной ожог, затем слабость, помутнение сознания. Меч Тьёрн взревел в моей руке. Один взмах — не столько рубящий, сколько рассеивающий. Бело-голубые молнии, живущие в клинке, вспыхнули, и Тень-Пиявка испарилась с противным шипением, оставив лишь запах озона и гари. Легко. Но их было много. Очень много. Они липли, как смола. Пришлось развернуть Щит Нави. Легкое движение руки — и черный, поглощающий свет диск встал на пути очередной тени. Не было удара. Было… втягивание. Пиявка коснулась поверхности щита — и исчезла, словно капля воды на раскаленной сковороде. Щит дрогнул, стал чуть тяжелее, холоднее. Он поглощал смерть, темную сущность — питался ею. Отвратительно, но эффективно. Я шел, расчищая путь мечом и щитом, оставляя за собой лишь клубы черного дыма и холодные пятна на камнях.

Чем глубже, тем становилось страшнее. Архитектура руин менялась, становилась еще более невозможной. Камни начали пульсировать, словно гигантские сердца. И твари… они эволюционировали.

Кристальные Скорпионы. Существа из осколков черного, мерцающего внутренним зловещим светом минерала. Их панцири отражали свет моего меча, дробили его на тысячи слепящих зайчиков, мешая целиться. Быстрые, как молнии, с хвостами, заканчивающимися не жалом, а сгустком сконцентрированной пустоты. Один выстрел такого сгустка — и камень там, где он ударял, не взрывался, а… исчезал, оставляя идеально гладкую, мертвенно-холодную впадину. Исчезнуть могла и часть меня. Щит Нави парил, как черная луна, перехватывая эти выстрелы пустоты. Каждое попадание заставляло щит вибрировать, а по его поверхности пробегали зловещие фиолетовые трещины, которые тут же затягивались, но оставляли ощущение ледяного ожога на моей руке, держащей ремень.

Меч работал без остановки. Молнии Тьёрна били по скорпионам, но их панцири были слишком прочны. Требовался точный удар в стыки, в места соединения кристаллов. Я использовал Серую магию — не броские заклинания, а мгновенные импульсы кинетической силы. Толчок под лапы скорпиона, заставляющий его пошатнуться, — и тут же яростный удар меча, вонзающийся в уязвимый изгиб. Они разлетались на осколки, которые тут же теряли зловещий свет и рассыпались в черный песок. Но каждый такой бой отнимал силы. Дышалось тяжелее. Рука с мечом начинала ныть.

Потом пришли Живые Лавины — сгустки плотного, вязкого мрака, принимающие грубые формы — то медведей, то гигантских слизней, то просто бесформенных волн разрушения. Они катились по руинам, сметая все на своем пути, издавая низкий, гудящий звук, от которого дрожали кости. Физический удар был