Индульгенция 6. Без права на ошибку - Тимур Машуков

Где-то там, в сердце самого кошмара, Видар пробивался сквозь тьму. Каждый вздох его матери, каждый удар колокола в Печорах, каждый крик «За Видара!» на Урале и в Новгороде, Кавказе каждый камень, брошенный ребенком в тень у стен Кремля — все это было звеньями одной цепи. Цепи надежды. Цепи, которая тянулась к нему сквозь пространство и безумие, напоминая: «Ты не один. Мы держимся. Иди и убей эту тварь. Ради всех нас. Ради Жизни».

Глава 26

Глава 26

Весь мир горел. От Балтики до Тихого океана, ото льдов до степей. Не было тыла. Каждый город, каждое село, каждая застава стали фронтом. Магия смешивалась с порохом, крики боевых кличей — с воплями умирающих, свет заклинаний — с заревом пожаров. Солдаты умирали, сжимая в руках амулеты и штыки. Маги падали замертво, истощив последние капли силы на поддержание щитов или нанесение решающего удара. Техника горела и взрывалась, унося с собой десятки тварей. Люди бились не за императоров, не за славу. Они бились за каждый дом, за каждый клочок родной земли, за крик ребенка, укрытого в подвале. Они бились, зная, что отступать некуда. Что за ними — только смерть и пустота.

Мы просчитались — Пустошь ударила там, где не ждали, атакуя вне своих границ там, где ее никогда не было.

И сквозь весь этот адский гул битвы, сквозь стоны раненых, рев тварей и грохот разрывов, до меня доносился тихий, но отчетливый вдох и выдох. Вдох — замах. Выдох — удар. Удары, которые наносили Мавка и Навка, защищая самое дорогое, что у меня есть. Каждый такой удар отдавался ледяной болью в моей груди. Каждый крик солдата на Новгородской равнине, каждый взрыв на Уральском заводе, каждый напев монаха в Печорах — все это сливалось в один невыносимый, оглушающий призыв, пронзавший даже мертвую тишину Дикой Пустоши: «СПЕШИ, ВИДАР! ИЛИ ВСЕ ПОГИБНУТ!»

Я стиснул рукоять меча Тьёрн так, что кости затрещали. Щит Нави на руке пылал ледяным огнем, насыщенный смертью, которую он поглотил здесь, в Пустоши. Яд Магии Пустоты горел в моих жилах, давая силу и пожирая меня изнутри. Передо мной встала новая туча кристальных скорпионов, их панцири мерцали в отблесках молний моего меча.

Времени на тактику не было. Только вперед. Только сквозь. Каждый миг промедления здесь стоил сотен жизней там. Я втянул в себя глоток ледяного, отравленного воздуха Пустоши, ощущая, как ее разрушительная энергия сливается с моей Серой магией, подпитывая ярость Тьёрна. Мои глаза, наверное, горели так же безумно, как глаза тварей, на меня нападавших.

С рыком, в котором смешалась моя собственная ярость и древняя жажда мести оружия в моей руке, я бросился навстречу скорпионам. Щит Нави — вперед, как таран. Меч Тьёрн — вихрь бело-голубых и кровавых молний. Внутри — готовность сжечь себя дотла, лишь бы успеть.

Империя истекала кровью. И единственная ее надежда пробивалась сквозь самое сердце ада, навстречу Наместнику, оплачивая каждый свой шаг жизнями тех, кто верил, что он успеет.

* * *

Больше не было тварей. Точнее, они были, но уже не смели приближаться. Я мчался. Не просто бежал — мчался, как пущенная из катапульты стрела, оставляя за собой лишь вихрь искаженного воздуха да шлейф черного дыма от сожженных магией Пустоты останков последних преград.

Камень безумных руин под ногами плавился от моих шагов, пропитанных яростью, и Серая магия сливалась с ядовитым шлейфом Пустотной силы, выжигая жилы, но давая нечеловеческую скорость.

Щит Нави, закинутый на спину, был раскаленным диском ада, переполненным поглощенной смертью тварей, его холод жёг кожу сквозь доспехи. Меч Тьёрн в моей руке был не оружием, а продолжением моей воли — бело-голубая молния с кровавыми прожилками, жаждущая разорвать того, кто ждал впереди.

Он был близок. Ощущение было физическим — давление на виски, металлический привкус страха и ненависти на языке, ледяной ветерок абсолютного зла, обдувающий лицо. Оно росло с каждым шагом, с каждым ударом сердца, которое колотилось как бешеное, напоминая: «Там! Там конец или начало!».

И вот руины расступились. Вернее, искаженное пространство сжалось, вытолкнув меня на гигантскую, пустую площадь. И я увидел здание, встающее из мрака Пустоши, как кошмарный нарыв на лице реальности. Величественное? Да. Но это была величественность падшего ангела, демона, восседающего на троне из костей. Оно не строилось — оно собиралось. Как безумный коллаж. Я узнавал отдельные фрагменты — готические шпили, содранные с каких-то неведомых соборов, античные колонны, перекрученные в немыслимые спирали, стены кремлевской стены, слитые с чем-то органическим, пульсирующим, как живая плоть. Окна были не окнами, а зияющими ранами, из которых сочился багровый свет. Линии ломались под невыносимыми углами, заставляя глаза слезиться, а разум протестовать.

Смотреть было больно. Но… была в этом мерзости и красота. Красота абсолютного отрицания, совершенства хаоса, выкованного нечеловеческим, чуждым разумом. Дворец Наместника. Голова или мозг Дикой Пустоши. И врата в небытие, которое стремилось поглотить мой мир.

Но мой взгляд скользнул по этому кошмару архитектуры и впился в фигуру у его подножия. На каменном подиуме, сложенном из таких же ломаных, кричащих камней, стоял Наместник.

Три метра искаженной мощи. Его кожа (если это была кожа) напоминала черный, потрескавшийся обсидиан, сквозь трещины которого пробивалось мертвенное, фиолетовое сияние. На голове — витые рога, как у падшего демона древних фресок, но не символ власти, а оружие. Они искривляли пространство вокруг себя, создавая мерцающие, нестабильные ореолы. Руки — не руки, а лапы, заканчивающиеся когтями длиной с мое предплечье. Каждый коготь был как выточенный из черного алмаза кинжал, и от их острий воздух плавился и струился, как над раскаленным железом.

Но самым страшным была броня. Она не покрывала его — она была частью него. Пластины, казалось, выросли из плоти, сияя тем самым потусторонним, искажающим светом. Взгляд, брошенный на нее, скользил, не мог зацепиться, вызывал головокружение и тошноту.

Реальность вокруг Наместника плыла. Камни подиума слегка изгибались, свет от дворца преломлялся в немыслимых спектрах. Он был воплощенным нарушением законов бытия. Тварь. Генерал Пустоши. Тот, кто открыл врата.

Время. Это слово ударило в виски гулким набатом. Не времени здесь, в этом вечном кошмаре. Времени там. Где лилась кровь Империи, где Мавка и Навка держали щит над матерью, где каждый миг стоил тысячи жизней. Где грохот битвы был моим саундтреком ярости.

Не было слов. Не было вызова. Не было пространства для маневра или