Индульгенция 6. Без права на ошибку - Тимур Машуков

тактики. Был только порыв. Животный, всесжигающий, выкристаллизовавшийся за все километры ада, пройденные по Пустоши. Ярость за Новгородские равнины, за Уральские горы, за монахов в Печорах, за мать, за отца, за моих любимых. Ярость за себя, загнанного в этот угол безумия.

Я не раздумывал. Не готовился. Я взорвался.

С рыком, в котором слились моя агония и древний рев меча Тьёрн, я ринулся вперед прыжком, усиленным взрывом Серой магии и ядовитой силой Пустоты под ногами. Камень подиума треснул там, где я оттолкнулся. Щит Нави не был защитой — он был тараном. Я выставил его перед собой, направляя всю накопленную смерть, всю поглощенную ненависть тварей — в точку перед Наместником. Черный диск вспыхнул ослепительно-лиловым, испуская волну чистой аннигиляции.

Наместник даже не сдвинулся. Его глаза — угольные ямы, полные холодного, безразличного интеллекта — сузились. Он просто поднял лапу. Когти, искажающие реальность, встретили волну аннигиляции. Пространство вокруг его лапы сжалось, скрутилось, как лист бумаги в кулаке. Волна от Щита Нави, способная стереть с лица земли башню, схлопнулась сама в себя с оглушительным звуком, не долетев до него. Броня Наместника даже не дрогнула.

Но я уже был в воздухе. Меч Тьёрн, ведомый не мной, а своей собственной жаждой возмездия богам и всему нечестивому, занесен для удара. Молнии на клинке сгустились до ослепительного ядра. Я вложил в удар всё — проклятье Раздоровых, Серый баланс, яд Пустоты, выжигающий мою душу, и неистовую, безумную ярость за весь гибнущий мир. Я рубил не по броне. Я рубил по самому искажению, по самой сути этого чудовища.

Наместник двинулся. Его вторая лапа с когтями-кинжалами метнулась вперед с невозможной, пугающей скоростью. Он целился мне в грудь, прямо в сердце. Его движения были экономичны, лишены эмоций, как у машины смерти. Он не видел во мне равного. Видел насекомое, которое надо раздавить.

«Щит!» — пронеслось в голове, но было поздно.

Щит Нави был еще перегружен от первого выброса, переключить его мгновенно невозможно. Когти, искажающие реальность, неслись ко мне, обещая не просто смерть, а стирание.

В последнее мгновение я довернул корпус. Чисто на инстинкте воина, выкованном сотнями боев. И вместо сердца коготь Наместника вонзился мне в левое плечо, чуть ниже доспеха.

Боль. Не просто боль. Разрушение. Коготь не просто разрывал плоть и кость. Он разъедал саму материю моего существа. Я почувствовал, как ткани вокруг раны не кровоточат, а распадаются, превращаясь в пепел и пустоту. Искажающая реальность сила когтя рвала связи между молекулами. Я закричал. Не от боли, а от ужаса абсолютного уничтожения.

Но мой удар, удар меча Тьёрн, уже шел вниз. И он достиг цели. Не в броню. В то место, где фиолетовое сияние, пробивающееся из трещин в обсидиановой «коже» Наместника, было ярче всего — на сгибе его мощной шеи.

Белый свет. Абсолютный. Грохот, как падения тысячи гор. Ударная волна, сбившая меня с ног и отшвырнувшая назад, как щепку. Я ударился спиной о кривой камень подиума, чувствуя, как рваная рана на плече извергает не кровь, а черный дым и искры умирающей материи. Мир плыл. В ушах звенело.

Но я видел.

Наместник отшатнулся. Впервые. Его монументальная фигура дрогнула. Там, куда впился меч, пылая жаждой мщения за Тора и за все живое, клубился не дым, а хаос. Фиолетовое сияние вспыхнуло яростно, потом погасло, оставив черную, дымящуюся рану. Не просто повреждение. Рана, из которой сочилось само ничто. Края «кожи» и брони вокруг нее крошились, как обгоревшая бумага, расползаясь в небытие. Искажение вокруг Наместника стало хаотичным, неконтролируемым.

Он не зарычал от боли. Он замер. Его угольные глаза впервые полностью устремились на меня. В них не было гнева. Было… удивление. Холодное, бездушное удивление машины, которую ткнули иголкой в неожиданном месте, и она дала сбой. И в этом удивлении была первая, крошечная трещина в его абсолютной уверенности.

Я поднялся на одно колено, опираясь на Тьёрна. Рука с мечом дрожала, но клинок все еще горел, жаждая большего. Левая рука висела плетью, плечо было кошмарной воронкой распада, боль от которой грозила затопить сознание. Щит Нави на руке гудел, пытаясь стабилизироваться. Время, выигранное этим ударом, исчислялось секундами.

Но я видел рану. Видел первый след на непобедимом. И в моей груди, сквозь боль и страх распада, вспыхнуло нечто новое. Не ярость. Уверенность. Он мог быть ранен. Он мог быть убит.

С хриплым, кровавым кашлем, я поднялся во весь рост. Меч Тьёрн указал на Наместника, на его дымящуюся шею.

— За всех! — прохрипел я, и мой голос, сорванный и слабый, прозвучал вызовом в гробовой тишине площади перед дворцом безумия. — За Империю! За ЖИЗНЬ!

И снова, забыв о боли, о распадающемся плече, о яде Пустоты в жилах, я бросился вперед. Время кончалось. Для него. Или для меня.

Боль. Она была всем. Всепоглощающей, белой и огненной. Каждый удар Наместника отдавался не просто в костях — в самой ткани моего существа. Его искажающие реальность когти рвали не только доспехи и плоть, но и саму связь времен, пространства, моей воли. Щит Нави на спине был холодной глыбой свинца, его резервы исчерпаны до дна, он больше не мог поглощать, только жёг спину своей ледяной тяжестью. Меч Тьёрн в моей правой руке горел, но его свет был уже не яростным вихрем, а трепещущим, слабым пламенем свечи на ветру. Моя левая рука… Я ее почти не чувствовал. Там, где коготь Наместника пронзил плечо, царил ледяной холод. Плоть и кость распадались, превращаясь в черный пепел и ускользающие в Пустоту искры. Каждый вдох обжигал легкие ледяным ядом этой мерзкой реальности.

Я откатился по камню, чувствуя, как трескаются ребра от удара его рогатой головы. Кровь — теплая, живая, своя — хлынула из разбитых губ, смешиваясь с липким пеплом пустоши на губах. Мир плыл. Багровые стены дворца безумия нависали, смещаясь под невыносимыми углами. Фигура Наместника, искаженная аурой его брони, казалась гигантской, непреодолимой скалой. Он шел ко мне. Неторопливо. Уверенно. Его угольные глаза, полные холодного, бездушного расчета, наблюдали, как жизнь утекает из меня. Он знал. Он чувствовал мою слабость. И усилил напор.

Его лапа взметнулась. Финальный штрих. Когти сжались, нацеливаясь в голову. Один удар — и не просто смерть. Стирание. Растворение в Пустоши без следа. Конец Видара. Конец надежды Империи. Конец всего.

— Нет! — кричало что-то внутри. Но сил не было. Только отчаяние. Туман заползал в сознание. Всплыли лица — мать, бледная с трудом удерживающая щит,