Сильные не убивают, книга 2 - Яна Каляева

— В жопу засунь себе свою оперативную обстановку, Тургенев! — Лев уже почти визжит. — Я ее отпущу, и она вмиг размотает нас, как ту группу! Чего встали, как истуканы, глушаните ее хоть камнем каким!

Туповатый Морозов кивает и оглядывается в поисках, по всей видимости, камня — на мое счастье, аристократу не так-то просто обнаружить орудие пролетариата на городской улице, тут навык требуется. А вот отвратный на морду лица Тургенев оказывается самым башковитым из всей компании:

— Она нас не трогала! Неспровоцированное нападение на гражданское лицо хотим огрести? Или попытку похищения? — и склоняется ко мне: — Произошла ошибка. Лев сейчас уберет свет, и ты же никому не причинишь вреда, верно?

Киваю, как могу. Выдавить из себя хоть слово не получается — дышать приходится ртом, который постоянно наполняется кровью. Этот Лев, похоже, долго не продержится — так ведь и я тоже. Кого из нас срубит раньше?

— Дурачье! — верещит Лев. — Я же вас и пытаюсь защитить! Эта дрянь стоит за всеми местными мутками! Она путается с тем бандитом с мясокомбината! Она опасна и она враг, и вообще снага! Чего с ней миндальничать!

— А Усольцев говорит, что враг — вовсе даже не она и вообще не снага, — задумчиво тянет Тургенев. — Потому что их все эти провокации подставляют куда сильнее, чем нас…

Некстати всплывает в памяти, что у Тургенева — не этого курсантика, а того, который великий писатель — был экстремально большой мозг. Вот зачем я это помню, а? В ушах звенит, мысли путаются, хоть как-то вдохнуть удается через раз…

Лев вопит уже что-то бессвязное — от его развязной самоуверенности не осталось и следа. Я, впрочем, потихоньку плыву и все хуже воспринимаю окружающее — пока истерику Льва не прерывает знакомый голос:

— Отпусти ее. Сейчас же. Я ручаюсь — она никого не тронет.

Андрей. Ишь, как уверенно и весомо говорит. Приоткрываю глаза. Громила Морозов тупо хлопает зенками, мелкий Горюнович растерянно разводит руками, а глистовидный Тургенев энергично кивает:

— В самом деле, Лев, не стоит усугублять…

— Дураки-и-и! — визжит Лев. — Терпилы, снаголюбы, толерасты! Я вас же и пытался защитить, поймете потом, да поздно будет! Да на, подавись, Усольцев, забирай свою мелкую дрянь!

Морготов свет исчезает. Дышу. Андрей протягивает мне руку. Хоть меня и потрепало, я отлично могу встать без его помощи… да что там — вскочить, нырнуть в тень и навалять псоглавым, Льву этому особенно — будет скулить, как помоечный котенок. Он уже выдохся, Света у него не осталось, так что я могу сделать с ним что угодно.

Но Андрей за меня поручился. И все смотрят. Опираюсь на его руку своей, измазанной в крови и в соплях. Поднимаюсь медленно, без резких движений.

Лев еще что-то верещит, но никто его не слушает.

— На вот, возьми, — Тургенев достает из кармана белый носовой платок и протягивает почему-то Андрею, но обращается ко мне: — Послушай, так глупо вышло… Не держи зла, ладно? Мы не все такие. И даже Долгоруков, Лев то есть, не всегда такой.

Это же… почти извинения. От аристократа. Мутантке-снага.

— Н-ничего, бывает, — мой голос звучит гнусаво и сдавленно, словно чужой. — Мне тоже очень… страшно. Из-за всего, что происходит.

Андрей тянет меня за собой. Чувствую, что его рука едва заметно дрожит — тоже нервничает, один против четверки.

Вытираю разбитое лицо платком — шелковым, с вышитой от руки монограммой. Раньше я только в книжках читала про такие. Эта тряпица стоит больше, чем вся моя одежда — а я не в «Голым не останешься» затариваюсь…

Отходим за пару кварталов, находим колонку. Андрей качает воду, а я умываюсь — сперва из горстей, потом плюхаюсь на колени и засовываю голову под холодную струю целиком. Понемногу отпускает.

Губа разбита, но челюсть цела, даже зубы не шатаются. Нехорошо мне уже не столько физически, сколько… неуютно, что ли. Вот так драматически появиться и всех спасти — это же моя роль, а не какого-то Мясопродукта. А он, между прочим, сейчас был весь из себя такой принц на белом коне, а совсем недавно уничтожил следы магии крови на комбинате… Могу ли я ему доверять?

Странное дело, Андрей то и дело подворачивается мне под руку, я успела подержать его и за врага, и за друга, и вообще не знаю за кого — а мы ни разу спокойно не поговорили. Вечно какой-то обмен рваными репликами тайком или на бегу, или из горящего танка… Может, в этом вся проблема?

— Вот что, Андрюха. Как ты насчет лапши? Не в смысле той, которая у тебя на ушах, а чтобы пожрать.

— Кто ж макароны-то не любит? — Мясопродукт расплывается в неуверенной улыбке.

Тоже, наверно, не отдупляет, по какие мы стороны баррикад в текущий исторический момент.

— Идем, тут недалеко…

Мастер Чжан, завидев опричную форму, пытается прикрыть лапшичную. Глупо — внутри, как обычно, полно клиентов всех рас и расцветок. Решительно говорю:

— Он со мной.

И никто не спорит. Занимаем тот самый стол, на котором я почти полгода назад пришла в этот мир. Заказываю две порции хэфэня с говядиной и чай… нет, все-таки пиво. Мы заслужили по пивку.

Знакомая атмосфера успокаивает — меня, конечно. Мясопродукт озирается немного нервно. Промокаю еще кровоточащую губу бумажной салфеткой и опускаю подбородок на сплетенные пальцы:

— Ну, рассказывай. Все. С самого начала.

Глава 20

Андрей. Глаза в глаза

В лапшичной жарко и влажно. Народу — биток, но вокруг Соль и меня образуется этакая зона отчуждения. Мы сидим у стены, на стене гравюра — осьминог тянет девушку на дно, портрет Государя, вырезанный из журнала, и реклама пива с бородатым кхазадом. На шатком столике — специи и соусы в сомнительной чистоты банках и пластиковая салфеточка. Под потолком маленький пузатый телек что-то показывает, но что — понять невозможно. Фоном звучит какая-то умца-умца. Уютно.

Пока ждали лапшу, я взял себе стакан светлого, попросил к нему соленого арахиса. Хозяин — маленький пожилой азиат — аж подпрыгнул. «Нету! — вопит. — Нету! Только кешью!» И народ как будто еще сильнее раздвинулся — у Соль аж