Сильные не убивают, книга 2 - Яна Каляева

— Кто ждет? — перебивает его водяной.

— Э… Ну я же говорю! Опричная традиция! Обряд перехода!!

— Кто ждет, Лев, конкретно? Официантки? Снага? Городской голова?..

— Да плевать на них! Мы сами себе должны, понимаешь? Должны держать город в страхе. Мы — опричь них! Сила, которая может обрушиться и потребовать отдать свое, которая может покарать в любой момент! Так исстари заведено!! Перепугаться вонючих снага и не выходить в город — себя не уважать!!

Вот тараканы-то у него в голове. Но мажоры молчат. Чем-то эта речь у них… откликается. И не только у них — у моих корешей тоже чутка глаза заблестели. Особенно у Гани.

— Лев, — говорю я, — не хочешь сходить на Ристалище?

— Ходят в сортир, Усольцев. На Ристалище — соревнуются с равными.

— Вот нас с тобой и уравнял Государь… сделав обоих опричниками.

— Ты мне не ровня, понял?

— Струсил?

Лев ухмыляется:

— Нет, отчего же? С удовольствием поставлю выскочку на место. Только одно условие, если ты так уж хочешь бросить мне вызов. Я побеждаю — ты отзываешь свой нелепый призыв саботировать увольнительные.

Пожимаю плечами:

— Мой призыв — просто призыв. Пацаны могут сами решать.

— И тем не менее.

— Хорошо! — говорю я. — Тогда встречное условие: если я побеждаю — ты отзываешь свой.

Усмешка:

— Спартанцы в таких ситуациях отвечали коротко, одним словом. Если.

— Ты уже с десяток натрындел, спартанец хренов. Идем.

На Ристалище можно почти всегда приходить — вроде как. Нарушение Устава, но зато — уважение традиции. Сильно за это не наказывают, если палку не перегнуть.

В руках у Льва какая-то приспособа — не то стек, не то сложенный зонт.

— Ты это использовать будешь? — интересуюсь впроброс. — Что это?

— Тебе не понять, — отрезает Лев. — Это фамильная реликвия. И да, она для магии. А что, струсил?

Я чутка разминаюсь перед заходом в круг. Вместо ответа.

И вхожу. С другой стороны входит Долгоруков — стойка не для рукопашной, эту палку свою держит скорее как огнестрел. А значит… рывок!

Кидаюсь к нему, чтобы разом убрать дистанцию, выбить палку. Пытаюсь одновременно ускориться — да? Нет? Получилось?

Вспышка. Свет бьет по глазам, режет, слепит точно какой-то дурак на трассе врубил дальний прямо тебе в лицо. Только хуже в сто раз! Куда там водяной пыли от Тургенева.

Я не просто промахиваюсь — я абсолютно дезориентирован. Вокруг меня не тьма — свет. Слишком много света: со всех сторон, сверху, снизу!

Я исчезаю, совсем растворяюсь в выжигающем все и вся сиянии — не вижу, не понимаю, где ринг, где противник, где мое тело.

Удар под колено сзади. Боль. Но даже не могу понять, что болит — я не вижу! Руки? Колени? Я упал⁇

Следующий удар ставит все на свои места — в голову. Начинаю плыть. Откуда-то сверху доносится голос Льва:

— Ты что, свет решил замедлить, Усольцев? Физику в Земщине не учат? Н-на!

На этом «н-на!» дергаюсь — и удар, намеченный в голову, приходит в плечо. Но совсем не с той стороны, откуда я ждал… Гадство… И… что мне сейчас остается…

— Ты жалок, посмотри только на себя. А-а, не можешь посмотреть? Ну так я тебе говорю: ты жалок. Накачал мышцы у себя в Земщине, тупое животное. Случайно инициировался. Думаешь, сразу стал равен нам? Да как бы не так! Вот твое место.

Новый удар прилетает в спину — и снова непредсказуемо! Наверное, я распластываюсь на земле… не чувствую.

Остается только одно…

— Довольно, пора с этим заканчивать, господа. Все всё поняли. Свет обгоняет время, а я обгоняю Усольцева… в развитии. И в перспективе. И так было и будет всегда.

Работать вслепую, по площади.

— А теперь…

Впечатываю оба кулака в землю. В ринг. Рычу… Обгоняешь, значит? Отлично, давай еще немного ускорим.

Не вижу Льва, но теперь точно знаю, где он стоит. Просто чувствую. Вот земля. Вот его ботинки. Земле все равно. Сбитая, твердая — она тут была всегда, была и будет. А вот ботинкам не все равно. Ботинки — вещь ценная, подвергаемая износу… даже опричные… да и форма… ремень… пуговицы…

Долгоруков весь как бы в фокусе моего внимания. Вот сияет Свет в пустоте. Вот в Свете человек. Вот у него в руках нечто. Человека я трогать не буду — все-таки не заслужил, ну а прочее… Прочее — тленно.

И тогда свет гаснет. Конечно, трудно удерживать концентрацию и ворожить, когда с тебя кусками обваливается сгнившая одежда. Эх, ну почему я с наручниками такое не смог провернуть? А тут само место помогает.

Лев с воплем отскакивает назад, а я поднимаюсь и выпрямляюсь. Шагаю к нему. Долгоруков пытается стать в защитную стойку, но выходит нелепо: лишившись штанов, он не может решить, как эта стойка должна выглядеть.

Меня шатает, но тесню его в сторону канатов… хоп! Достал в челюсть. Удар несильный, но другого не требуется: Лев пятится, запинается и растягивается на земле. Нога подвернулась: ботинок-то расползся.

Эта его штуковина, кстати, не пострадала — поднимаю с земли. Не зонт, конечно. Резной жезл старинного вида.

Накатывает острое желание сломать его об колено… нет. Ведь от кого-то… от дедушек-бабушек, получается, эта штука у дурака. Память… Поэтому нельзя так.

Швыряю жезл обратно — перед лицом Долгорукова.

Мажор не спешит подниматься. Я оглядываюсь на пацанов. Победа.

В следующее увольнение в город не уходит никто. Кроме Льва.

Глава 21

Соль. Идешь сквозь ад — не останавливайся

Это просто сон — реалистичный и капец до чего криповый. Но если все время себе напоминать, что это не взаправду, то ничего — словно смотришь ужастик, замирая от страха и в то же время уютно развалившись на любимом проперженном диване.

Я иду по до боли уже родным Поронайском улицам, но во сне они захвачены Хтонью. На месте детской площадки — глухая трясина, из которой жалобно торчат остовы качелей и горки. Четырехэтажка опутана лианами, словно щупальцами гигантского осьминога — одно тянется ко мне из окна второго этажа, украшенного белыми занавесками и геранью. Вяло отмахиваюсь — еще мне во сне не хватало сражаться с чудовищами… А тут в подвальчике клиника, куда мы таскаем троглодитов лечить зубы — она оккупирована хищным мхом, окровавленные