Сильные не убивают, книга 2 - Яна Каляева

Летят эти стрелы стремительно, и урон у них, кажется, не хуже, чем от коронного дяди Жени. Вот только Буран, когда запускает такой снаряд, сначала таращит глаза, а потом не просто делает жест, а еще и делает его из нужной стойки. Поэтому предугадать, куда он пульнет, нетрудно. Да и вообще, однообразно действует — долбит этими стрелами и долбит. Хоть бы догадался лужи подморозить, которые Тургенев налил. Чтобы я, не знаю, поскользнулся.

— Смысл. Мне. Врать? — отвечаю я, перемещаясь, чтобы не попасть в угол. — Смысл. Тебе. Играть. По левым правилам?..

Суть дела я уже изложил — в спарринге с Тургеневым. С этим было сложнее, чем с Бураном: водяной и слепил меня брызгами, и пытался ошеломить «водяным столпом» сверху, и хлестал тонкой водяной плетью, оставлявшей порезы (это было хуже всего). Но против лома, как известно, нету приема: в конце концов я смог замедлить время, подскочил к мажору и пробил троечку. Ему хватило.

«В конце концов» потому, что я до сих пор не умел применять свои способности четко, по собственному желанию, с полным контролем. Это происходило наполовину само: когда я стрессовал, пугался, видел реальную угрозу. Не всегда так, но степень контроля плавала.

Поэтому, когда я подошел к мажорчикам и озвучил: «Надо поговорить!», а Тургенев, ухмыльнувшись, сказал: «Так на Ристалище пошли», я согласился. Но стиснув зубы.

Большинство наших тренировок происходило в вирте — в «Котле», здоровенном комплексе, где стояли тренажеры, подобные «Решету» и другие. Но еще рядом с плацем было Ристалище — пятак земли (не бетона!), огороженный заостренными кольями. Редкими, не сплошняком, с натянутыми промеж них канатами. Впрочем, заострены колья были скорее для виду… Их вперемешку покрывали резаные фабричным способом руны (колдовские, как я понимаю) и самопальные надписи типа «Дембель неизбежен». Как одно сочеталось с другим, неясно. Возможно, усиливало.

На самом высоком столбе висела собачья башка, и я так и не понял, настоящее это чучело или муляж.

Парни в первый же день меня просветили, что Ристалище — обязательная, традиционная штука, которая должна быть везде, где расквартирована опричнина. Это такое место, символизирующее опричный воинский дух. И теоретически, оно предназначено для вольных, не обязательных тренировок, спаррингов, а когда-то служило местом дуэлей. Но сейчас драки там скорее символизируют дуэль, удовлетворение чести и все такое — вроде чо-то поделали, но без последствий и большой крови. Ведь ее проливать Устав не велит… И к названию этого места бойцы прибавляют обычно букву Д.

А с другой стороны — какая-то магия на Ристалище вроде как успешно действует, исходно вшита в эти столбы. И лечению они помогают, и тренировкам, и в том числе дают использовать заклинания мягко, легко, без отката.

Вот и тренируемся заодно.

— Да чо я, снага вонючих буду ссать, что ли⁈ — орет Буран, и опять с пыхтением выпускает ледяную стрелу.

Ладно, пора заканчивать. Этому дуболому что в лоб — что по лбу… Кстати, отчего бы и не по лбу?

Замедляю время. Скольжу к Морозову, и он три секунды служит боксерской грушей. Здесь нужен легкий нокдаун — иначе Буран не поймет. Все равно Ристалище его исцелит — пусть и не явно, а работает эта магия. Я вот от тургеневского «столпа» отошел уже, хотя поначалу неслабо контузило.

Перед тем, как врезать — все еще в замедлении — говорю Бурану в лицо с вытаращенными зенками: «Не ходи в город. Так лучше будет». Ну, может, у него где-нибудь на подкорку запишется, я не знаю!.. И бью.

Тик-так, пошло время. Буран явно плывет, я отскакиваю: «Все! Хорош! Следующий!»

Выскакивает Тургенев, уводит Бурана. Понятно, ему не хочется быть единственным, кто проиграл.

В круг выходит Горюнович.

Я прислушиваюсь к себе: что с откатом? — будто бы нет отката, хорошо идет.

— Готов, — говорю.

Горюнович кивает.

Этот, в отличие от Бурана, мельче меня — вот сейчас бы, пока еще в голову не прилетело бревно, прессануть его! Но мне надо поговорить.

Встаю в стойку и говорю. Хоть это и не мой жанр. Опять про подставу на мясокомбинате, про «странные дела творятся», про посидеть на базе. Кратко, отрывисто. Но, может, хоть так услышит. Глядя ему прямо в глаза.

И это спасает, потому что в какой-то момент взгляд Горюновича начинает метаться — значит, прямо в меня летит… что-то.

Ухожу перекатом — не ради пижонства, а чтобы башку уберечь. На уровне моей груди в воздухе сталкиваются камни и деревяхи: их тут специально вокруг навалено для телекинетиков. Ого, силен Горюнович: несколько предметов за раз поднял… И обессилел.

Чувствую это очень четко. Рывок к нему! Горюнович пытается отскочить, но я легко загоняю его в угол ринга… э… в смысле, Ристалища этого. Мажор мог бы поднырнуть под канат, но не хочет. Или не успевает!

И я разжимаю перед его лицом кулаки, показывая открытые ладони.

— Все?

— Все, — выдыхает Горюнович, а потом его зрачки резко дергаются, и меня так же резко дергает в сторону.

Мимо проносится ледяная стрела: Буран ее из-за канатов пустил, падла, с той стороны! В спину! Мгновением позже понимаю, что стрела была какая-то хлипкая: Тургенев еще в полете обратил часть льда в воду.

Оба — Тургенев и Горюнович — орут на Бурана, что он дебил и что так нельзя делать, особенно здесь.

— Да чо, он же не дворянин! — слышу, что восклицает Морозов.

— Он государев опричник, дурак! Как и ты! — шипит Тургенев.

Горюнович в это время виснет на мне, чтобы я не пошел бить Бурану морду — тяжелый, гад! Тоже телекинез? — и спустя полминуты Морозов подходит сам, пряча глаза и протягивая широкую ладонь:

— Неправ был, Усольцев. Прости. Мир?

— Мир, — без удовольствия соглашаюсь я.

Он, как известно, лучше доброй ссоры.

Но все еще не закончено. Через некоторое время в казарме разыгрывается сцена. С Долгоруковым в главной роли.

Лев расхаживает промеж кроватей и пытается пристыдить своих корешей, которые все же меня послушали:

— Что значит «не пойду в увольнение»? У нас были планы найти женщин в порту!

— Ой, да там такие женщины, — бурчит Буран. — И закрывается все сразу, как мы появляемся.

— Усольцев прав — нечисто дело, — соглашается Горюнович. — Ну его, этот Поронайск. Жопа мира.

— Это старинная традиция опричной инициации! — напускает пафоса Лев. — Курсанты имеют полное право веселиться