Я уничтожил Америку 2 Назад в СССР - Василий Высоцкий

Почти всех участников подпольной группировки «Свободная Чехословакия» задержали. Как оказалось, их курировали западные спецслужбы, что вскрылось при исследовании найденных документов. Руководителям группировки не посчастливилось встретиться со мной, а остальные члены «Свободной Чехословакии» не стали запираться и рассказали о директивах, спускаемых сверху.

И о том, что «Пражская весна» случилась вовсе не сама собой, тоже было отражено в этих документах. Сначала вперёд идут языкастые, умеющие зажечь сердца, а потом на баррикады посылается безбашенный молодняк. И снимать, снимать, снимать без конца, показывая ужас даже там, где его нет…

Константин Никитич, всё ещё застывший в нелепой позе с поднятыми руками, будто держал невидимую балерину, тяжело вздохнул:

— Степан, я не могу так больше. Руки отваливаются.

— Потерпи, орденоносец, — не оборачиваясь, буркнул Николаич. — Это тебе не по живым людям в лесу палить. Тут точность нужна. Чуть левее. Во! Держи!

На экране, послушавшись на мгновение, проступило расплывчатое лицо диктора. Казалось, ещё одно движение — и картинка поймается. Но Никитич дрогнул рукой, и лицо вновь рассыпалось на сотни бегущих разноцветных муравьев.

— Эх, — с искренним огорчением выдохнул я. — Почти получилось!

— Вот видишь, Петруха, огорчаешь ты нашего героя, — Степан Николаевич с трудом переставил костыль, разворачиваясь ко мне. — Ему, понимаешь, не качество приёма важно, а принцип. Заплатили за аппарат — значит, должен работать сам, без рукотворных чудес. А я вот думаю, что если б награду давали не в виде ящика, а в виде мальчика с антенной вместо рук, цены б нашему Константину Никитичу не было.

Никитич только фыркнул, но сдавать позиций не собирался. Он упрямо сжал губы, и его пышные усы, которыми он мог бы ловить «Голос Америки» и без всякой антенны, затрепетали от напряжения.

В комнате пахло паленой пылью от перегретых ламп кинескопа, вареной картошкой и старой махоркой — неизменной наградой Степана Николаевича самому себе за перенесенные тяготы. За окном тихо оседал на крыши хмурый сентябрьский вечер. В этом уюте, в этой мирной перебранке было что-то хрупкое и бесценное. Что-то, что мы всего две недели назад отстаивали в холодном лесу с оружием в руках.

Телевизор вдруг захрипел и зашипел, выдав порцию внятного, почти чистого звука: «…в Праге наведен порядок. Жизнь города входит в нормальное русло…»

Мы все замолчали, глядя на побеждённого, но не сдавшегося «Рубина». Константин Никитич замер, боясь спугнуть удачу. Степан Николаевич перестал ерничать и выпрямился на диване. Я перестал улыбаться.

— А теперь о главных новостях СССР. В результате блестяще проведённой операции министерства внутренних дел и комитета государственной безопасности, была поймана и теперь находится под стражей Антонина Панфилова-Гинзбург. Женщина, которая являлась палачом во времена фашистской оккупации. От её рук умерло по меньшей мере полторы тысячи советских граждан. Женщина долгое время скрывалась от правосудия и жила в белорусском городе Лепель под личиной добропорядочной работницы. Но, благодаря действиям сознательных граждан и силовых структур, её удалось разоблачить и вскоре её ожидает справедливый суд, — вещал диктор с экрана.

Картинка всё так же прыгала и рассыпалась, но слова долетали четко, обретая плоть и вес. Они были о другом городе, о другой боли, о другой победе, доставшейся слишком дорогой ценой. Ценой, которую мы успели посчитать до копейки.

— Держи, Никитич, — тихо, без всякой издевки, сказал Степан Николаевич. — Держи крепче. Надо послушать.

И Константин Никитич держал. Он стоял с поднятыми руками посреди комнаты, как тот самый памятник, который ему никогда не поставят. И в хрипящем голосе телевизора, в упрямстве этого неутомимого человека, в молчаливом внимании выживших ветеранов нашей маленькой, никому неведомой, войны было в тысячу раз больше правды, чем во всех отутюженных дикторских речах.

Я всё-таки не выдержал, соскочил с кресла и метнулся на кухню. Быстро вытащил из холодильника пару плиток шоколада, аккуратно развернул и разгладил фольгу. Оглянулся по сторонам и нашел небольшую прямоугольную доску — на ней Никитич мясо резал. Обернуть и пройтись изолентой по краю было секундным делом.

После этого я занёс импровизированный экран в комнату, прислонил его за стенкой телевизора, а после взял из рук Никитича антенну и поставил рядом со своим творением.

К удивлению Николаича сигнал стал чётче и увереннее. Я видел недоумение на его лице.

— Вот как-то так, — произнёс я. — Как-то так.

На экране возникло лицо Тоньки-пулемётчицы. Хмурое, обрюзгшее лицо усталой женщины. Взгляд спокойный, уверенный… Потом её лицо сменилось изображением братской могилы, где в кучу были свалены десятки тел.

— Вот результат действий этой женщины, которая притворялась фронтовичкой и надеялась, что война всё спишет, — раздался голос диктора. — Но человеческую память не убьёшь! И суд человеческой памяти должен вынести справедливый вердикт убийце!

— Ну и рожа, — помотал головой Никитич, усаживаясь рядом с Николаевичем. — И ведь пройдёшь мимо такой, а не подумаешь, что жала на гашетку, отправляя в землю сотнями.

— Я бы подумал. Вон, какая у неё складка носогубная. Точно — убийца, — проговорил Степан Николаевич. — Уж я-то разбираюсь…

— Да, уж ты-то разбираешься! Если бы не Петруха, то вовсе бы не нашли Марию. Так бы и померли, не найдя нашу карательницу. Чтобы ты сказал потом Богу на небесах?

— Сказал бы, что я атеист и ни хрена в него не верю, — поднял вверх палец Степан Николаевич. После этого повернулся ко мне. — Ну что, всё верно оказалось! А тебе откуда про эту гниду стало известно? И почему не сдал раньше?

— Потому что придержал это, как козырь в игре престолов, — хмыкнул я.

— Чего?

— Чего-чего, да кому я скажу-то? Кто поверит слову простого инженера? Тем более, если оно сказано против фронтовика? Ведь у неё муж какой, да и сама она себе легенду вон какую создала! Меня бы просто сожрали. А после суда над племянником Мелитона Кантарии вообще бы прижали к ногтю так, что ни вздохнуть, ни пёрнуть! — пожал я плечами.

— Ну, так-то да, правда в твоих словах есть, — кивнул Константин Никитич.

— А есть ли правда в ваших словах? Ведь вы же обещали меня проводить вместо Марии…

— Раз обещали, то так оно и будет. Мы от своих слов вовсе не отказываемся. Правда, проведу я тебя