Воин-Врач V - Олег Дмитриев

Дождавшись, когда эта самая мысль, наверное, дойдёт и крепко осядет в каждой голове, Буривой продолжил:

— Благодарю вас, други! Вместе, всем миром мы отправляем великого князя и воев его за победой! И все, как один, дожидаться их станем. И слово, Всеславу Брячиславичу данное, сдержим!

— ДА-А-А-А!!!

На этот раз я даже приметил, как схватились за концы-канаты ратники на лодьях. Дружный, слитный, единый вой града Полоцка едва не отправил их от сходен досрочно. И на этот раз народ вопил дольше. В глазах у многих стояли слёзы. Даже у мужиков.

По сходне-трапику, доске с набитыми поперечинами, на помост взошёл сам Всеслав Чародей, до сей поры слушавший напутствия с лодьи, покачивавшейся на воде. А со стороны небольшого навеса-шатра на берегу́ вышла почти одновременно с ним великая княгиня с сына́ми. Средний, Глеб, нёс на руках Рогволда, а сама Дарёна держала у груди младенца. И выглядела так, что восхищённо-благостный вздох пронёсся над берегом.

Встали впереди старцев. Всеслав в центре, Глеб за левым плечом, Дара за правым.

— Да хранят тебя Боги, добрый люд! — начал великий князь. И утонул в восторженном вое.

Город орал, прыгал, хлопал. «Хреновых вождей так не встречают» — отметил я. «Пожалуй» — согласился и он.

— Всё верно сказали патриарх Всея Руси и Волхв Великий. Мне нечего добавить к их словам. Меня вы с сопливых лет знаете, как и детей моих. Гляди, Полоцк: а вот и новый княжич! — Всеслав взял осторожно сына с рук Дарёны и поднял над головой. Судя по тому, как засучи́л он ножками в покрывале и заагукал азартно, народная любовь пришлась ему по вкусу.

— Пред лицом Богов, перед каждым из вас, как предками ве́лено, под вечным Солнцем, волею матери и отца, нарекаю я младенца именем Георгий! Расти, Егорка, смелым и здоровым, сильным и счастливым, и да будет тебе всегда мир по дороге! Юрий и Русь!!!

Последнюю фразу, как и было отрепетировано, подхватили мгновенно все лодьи и вся дружина: все Гнатовы, Яновы и Крутовы, Алесевы и Ждановы на воде и на берегу. На втором и третьем повторе подключился и весь город до единого. Не знаю уж, что там ощутил малец в бархатном свёртке, вися над головой у отца, но мурашками закидало всех на площади совершенно определённо. У нас со Всеславом-то уж точно вся шерсть дыбом встала.

— Мир вам, люди добрые! С лёгким сердцем уходим мы за моря́. Оставляю я заместо себя Глеба Всеславича и велю слушать его, как себя самого́! Оставляю в городе и в окру́ге полтысячи воев своих, воеводою моим, Гнатом Рысью, воспитанных. Будут они мир да покой ваш беречь, а вам их видеть и ни к чему. Они — народ ночной, страхолюдный. Бывало, сам гляну — хоть водой отпивайся, — пошёл на снижение градуса эмоций князь. Народ в толпе начал смеяться и вспоминать похожие памятные случаи. Выждав чуть, Всеслав продолжил:

— Своим словом и Божьей волей говорю вам: сказанному волхвом и патриархом — верить! Все слова, здесь слышанные, уже завтрева на той картине, что напротив Софии висит, появятся. А вам, други, каждому из вас — поклон мой земной!

И великий князь, как сотни раз бывало до этого, и до него, поклонился городу, что первым отошёл под его руку и принял его власть. И весь Полоцк до единого склонился в ответ, тронув в древней как мир клятве мать-землю.

Лодьи отходили плавно, величаво, все разом. Первые три, Крутовы, шли в головах, вроде как путь указывая, и так прекрасно известный ловким да умелым кормчим. Всеслав, стоя рядом с Прави́лой и верным Гнатом, смотрел на помост на берегу. Где на глазах становились меньше, но невозможно дороже и любимее жена и дети.

Первым в тишине, нарушаемой лишь плеском вёсел, запищал маленький Юрка-Егорка. Мать не стала трясти-укачивать да нашёптывать ему, чтоб затих. По лицу её, белому и спокойному, бежали слёзы. Которых она не стыдилась и не утирала.

Следом за меньшим братиком заскулил и Рогволд, задирая голову на мать и на брата старшего. А уж за ним, будто не в силах терпеть больше, завыли хором и сами Глеб с Дарёной, разом. По-волчьи, но не тоскливо-заунывно. Чуялись в вое их и сила, и любовь, и пожелание доброго пути. К которому, задрав к голубому небу седые бороды, присоединились и великий волхв, и, вовсе уж нежданно, отец Иван. А следом за ними — и весь город, кто как умел.

Подняв лицо к тому же самому вечному, чистому, без единого облачка, летнему небу, взвыл в ответ и Чародей-оборотень, низким раскатистым гулом, перекрывшим, кажется, вой всего берега, остававшегося позади. И почти сразу подхватили прощальную волчью песенку все пять княжьих лодий единым духом. И это было как-то удивительно и невероятно к месту, правильно и верно. Как зелёные берега Двины вокруг. Как синее небо над нами. Как слёзы из-под крепко сжатых век воеводы Гната Рыси, что выл так же гулко и протяжно рядом.

Шли ходко, меняясь на вёслах, не приставая к берегам на ночёвки. Махали жителям, что встречали и провожали нас у каждого городка или вески вдоль Двины, которая здесь уже звалась Даугавой. Единственный привал устроили на островке возле поселения Куконос, где впадала Кокна-река. По ней, как предупреждал Прави́ла, часто сплавляли лес, а в жаркие года в этих местах по низкой воде вылезали ме́ли и перекаты, на которых легко можно было попортить лодьи. Жары не было, и Двина, судя по прибрежным деревьям, текла вполне по́лно, но вот затор из брёвен возле Кокны обнаружился. Светловолосые голубоглазые сплавщики-плотогоны старались изо всех сил, поняв правильно убедительную ругань воеводы, но стройматериала на открытую воду было выпущено столько, что быстро ни убрать, ни хотя бы притянуть к берегам не выходило. Отрядив в подмогу им сотню наших и руян, пристали к удобному зелёному островку по правую руку и разбили лагерь. Потянулся над спокойной Двиной дым костров, запахло съестным.

— Вот черти косопузые! — Рысь булькал так же, как густая похлёбка в котлах. — Было же сказано: сплавлять после того, как мы пройдём! «Ду-у-мммали, успе-е-ем!», тьфу!

Здешний протяжный акцент вышел у него на загляденье, даже Ян Стрелок, стоявший рядом, хмыкнул одобрительно. Хотя сам только недавно ругался со сплавщиками точно с таким же.

— Да ладно тебе. И так летим, как молния, салом смазанная,