Воин-Врач V - Олег Дмитриев

— Это почему? — насторожился Гнат.

— Потому что Олафу надо не только до своего Нидароса или хотя бы Бергена дойти, но и оттуда до устья Эйдера успеть добраться. А что у них там в заливах с ветра́ми и течениями — я не знаю. Очень обидно будет, если норвеги не успеют.

— Им? — попробовал свести всё к шутке воевода.

— Нам всем, — не поддержал юмора великий князь. Хмуро глядя на пакостно чистое и отвратительно безоблачное небо.

В Арконе гостевали целую неделю. Причём состав здешней флотилии, что должна была отправиться в путь дальше, утвердили с возмутившей, кажется, Хагена скоростью. Крут Гривенич называл имя, поднявшемуся воину говорил имена кораблей и число требуемых ратников. Тот кивал, прижав к сердцу кулак, и садился на место. В моей памяти, уж не знаю, ко времени или нет, всплыл термин «военная деспотия». Не знаю, какой здесь у родичей был политический строй, но почему-то казалось, что название вполне подходило.

Наши лодьи оставались у руянских пристаней. Здесь же оставался и Кондрат с десятком плотников. О том, что они сладят на Руяне такие же та́ли-краны, что и в Полоцке, с Крутом условились ещё дома, когда он с открытым ртом смотрел, как взмыл над водой его драккар, перелетел через причал и повис меж лавок-лесенок, вроде тех, что назывались латинским словом «трибуны». Только здесь за короткое время с лавок этих очистили и подлатали, где требовалось, днище, а с тех первых, увиденных им, трибун, половина города орала, глядя за игрой в килу.

Кондратова трудовая дружина пополнялась мастерами из местных и шведами, которых специально для этого привезли аж две дюжины. Так что чародейское оборудование для чудесного ускорения обслуживания судов и погрузо-разгрузочных работ должно было в самом ближайшем будущем появиться и у них. Со Свеном и Олафом такие договорённости тоже имелись. Но их мастера должны были перенять Кондратову науку в Шлезвиге. После спланированной рискованной операции.

— Вы задумали небывалое, Всеслав, — тихо проговорил старик в длинной простой белой рубахе, которому можно было смело дать на первый взгляд лет сто. На второй — много больше.

Чародей молчал. Подтверждать в который раз неоднократно слышанные за последний неполный год слова не хотелось. А о чём ещё и как следовало говорить с верховным жрецом Святовита, мы с ним пока никак не могли понять.

Этот старец, к какому провели нас двое послушников, при взгляде на которых Рысь, Вар и Немой нахмурились совершенно одинаково, был необычным. С таким явно не стоило говорить чего ни попадя. В этом уверяло всё: и капище, в центре которого он стоял, и его сухая жилистая фигура. И то, что из Семерых старших он был самым старшим. И шестеро коллег, которым тоже было лет примерно столько же, сколько этим белым скалам вокруг, оставили его с остановившимся посреди круга из высоких камней великим князем по одному кивку седой головы. Но особенно выделяли его из всех, виденных ранее, глаза. Белые. Совершенно. Без радужной оболочки и зрачка. И на любые из известных мне органических поражений, лейкому, птеригиум или токсокароз, это не было похоже ничуть.

— Спрашивай, — прошелестел он, выждав некоторое время.

— Он попал сюда вашей волей? — не сразу, но подал-таки голос Всеслав. И я понял, что речь шла обо мне.

— Нам позволено слышать и нести волю Богов. Но управлять ею не по силам никому из смертных, — ответил старец. — Моё имя Стоислав. Ты можешь называть меня так.

Князь вздрогнул. Памяти наши подсказали, что именно это имя называл Буривой, рассказывая о своём первом и единственном посещении этих мест. В раннем детстве, в сопровождении учителя Ладомира. Очень давно.

— Скажи мне то, что сам решишь, Стоислав, — подумав, произнёс Чародей.

— Удивили снова. Ни про жён да детей, ни про поход грядущий, ни про далёкое будущее знать не хотите? — он как-то по-птичьи склонил голову правым ухом к правому плечу.

— Про далёкое будущее Врач нарассказывал уже вволю. Хорошо, что я не доживу, — передёрнул плечами будто от резкого порыва холодного ветра с моря Всеслав. — Жена моя с сына́ми под приглядом верных людей. Его жены ещё пра-пра-прабабка не народилась, и ещё народится ли — поди знай? Поход грядущий сложится так, как до́лжно, да как Боги управят. Мы со своей стороны всё, что от нас зависит, сделаем. И ещё чуть сверх того.

— Мудро. И хитро́, хоть и не в чести́ хитрость у воинов. Но вы — непростые воины. Очень непростые, — и верховный волхв замолчал. Так и не сводя с нас белых глаз и не поднимая головы от плеча. Молчали и мы.

— Ладно. Богами древними заповедано, что знания многие несут не радость, а печаль. И не всякому выпадает, узнав новое, сохранить разум. Не так много было доселе вас таких. Но деяния каждого после долго из уст в уста передают. Помните о том лишь, что скучать Боги начинают, когда те, кому многое дано Ими, становятся обычными, предсказуемыми, перестают забавлять да веселить Их. Многое видано да ведано Ими, всё почти. Но время от времени удивляют Их люди. Чаще дурью. Реже — отвагой, честью и удалью.

Шелестящий голос Стоислава летел над круглой площадкой, отражался от высоченных белых изваяний, убегал невидимой стёжкой в самое небо. К Тем, о ком шла речь здесь, внизу.

— Вы не ждёте от Них помощи. Вы не мо́лите, не стенаете, не просите ни о чём. Кроме того, пожалуй, чтоб не мешали Они вам. Это в крови детей и внуков Их. Гордость и своенравие. Это Им по́ сердцу. Как и то смешное убеждение смертных, что дела и жизни любого из них настолько важны и зна́чимы, что Боги только и думают, только и ждут, чтоб вмешаться, помочь или помешать, — усмехнулся волхв в конце фразы. Но как-то невесело. Трудно было разгадать эмоции по его лицу и белым глазам. Всё равно что понять, о чём думал его дубовый посох с навершием в виде волчьей головы. Или вечные белые скалы вокруг.

— Таким, как вы, Они помогают чаще. Тем, кто о себе не в первую голову думает. У кого мысли не о железе, сером или жёлтом, не о камнях ярких разноцветных. Испытывать вас не Боги будут. Сама́ жизнь. И длиться ей до той поры,