Близнецы. Том 1 - Дарья Чернышова

Арника требовательно застонала, а потом вдруг спрыгнула на пол и развернулась, опершись локтями на блестящую столешницу. Свет из большого окна заиграл на ее медных волосах. Алеш трясущимися руками убрал длинные локоны ей на плечи.

Вся гладкая, ровная спина Арники выглядела как один огромный кровоподтек.

Она вновь повернулась к Алешу лицом и взглянула прямо в глаза. Она его видела. Она смотрела на него и улыбалась.

– Скажи мне, – заговорила Арника, хотя побледневшие губы ее не двигались, – я красивая? Скажи мне, Алеш. Скажи!

Он отшатнулся, зажмурился и проснулся.

«Небольшой оказалась моя временная фора. Загон закончен, начнем же разделку туши».

Алеш потер глаза, но ему не хотелось их открывать.

«Что я там увижу? Чем это будет лучше пустоты?»

Мир ответил лишь наплевательски звенящей тишиной. И Алеш ощутил вдруг, как тишина эта привела его в ужас.

Он обязан открыть глаза, чтобы увидеть, почему Кашпар Корсах не дышит.

Алеш сжал подлокотники кресла и поднял веки.

Постель больного оказалась пуста. Алеш нахмурился, а потом услышал осторожное покашливание за занавесью балдахина. Там, в углу комнаты, стояла книжная полка, и Кашпар Корсах, намотав на себя одеяло, как дорожный плащ, задумчиво чесал взлохмаченный затылок.

«Вот ему бы подстричься. Что за глупая мода».

Алеш вздохнул и снова потер глаза.

– Сдурел? – Он думал, что вопрос прозвучит достаточно строго, но показалось, будто голос принадлежит человеку, умирающему от усталости. – Ложись обратно.

– Сейчас, – прогнусавил Кашпар. – Я уже почти определился.

– С чем?

– С сюжетом для своих бредовых сновидений. Последнюю неделю все одно и то же. Захотелось разбавить чем-нибудь романтическим. Думаю, «Морвельский подснежник» мне в этом поможет.

Кашпар взял с полки тощий томик в коричневом переплете и сунул его под подушку.

«Так. Надо бы взять за правило не спать в присутствии Корсахов».

– От проблем с дыханием бывают кошмары. – «И я бы все отдал, чтобы именно этим объяснять свои». – Но раз ты уже встаешь с постели, значит, скоро пройдет.

– Надеюсь. А то память и совесть против меня сговорились. Протягивают ко мне обожженные руки в грязи и крови и говорят: «Смотри».

– Где ты такое видел? – спросил Алеш, склонившись над прикроватным столиком, чтобы смешать утреннее лекарство.

– У того парня, Гашека, у Старой Ольхи, – негромко ответил Кашпар, устроившись в изголовье и рывком натянув одеяло до подбородка. – Много лет назад. На поле боя. Я ведь в нем почти не участвовал, знаешь. Кажется, никого даже не убил. Не очень метко стреляю. До сих пор стыдно. Отто был там, в самой гуще, в первых рядах, а я потом только раздавал лопаты.

Алеш пожал плечами и вручил ему кружку.

– Каждому свое.

– Наверное. Извини, я что-то разболтался.

«Да, что лишний раз свидетельствует об улучшении твоего состояния, а я принимаю это за личное достижение. Можешь болтать еще».

Но Кашпар умолк и погрузился в перипетии «Морвельского подснежника», не вылезая из них до самого вечера, когда Отто, по обыкновению, пришел его навестить.

В эти последние дни Алеш обсуждал с владыкой исключительно здоровье господина камергера. Остальные новости – или их отсутствие – брала на себя Лукия Корсах. Она заходила несколько раз в сутки и время от времени говорила что-нибудь вроде: «Мои люди рыщут по всей Берстони. Я уверена, что „Рубена“ с „Бакфарком“ скоро найдут». Или: «Отто посадил Стельгу в темницу до конца ее дней. Вы знаете, я категорически против вырезания языков. С ней просто больше никто не заговорит».

Алеш слушал вполуха. Иногда Лукия говорила сама с собой, иногда, что удивительно, молчала, с нежностью отирая полотенцами потный лоб племянника. «Она любит его, как родного сына», – с благоговейным восхищением шептались собравшиеся у порога компаньонки.

«У нее никогда не было родного сына».

Алеш как раз игнорировал присутствие Лукии Корсах, когда Отто своим приходом принес избавление – лучезарная госпожа учтиво оставила их, сославшись на какую-то ерунду. За владыкой один маленький слуга с кухни нес блюдо, устланное листьями свежей мяты, а у второго в руках дрожал поднос с тремя кружками ароматного яблочного пунша. Кашпар отложил книгу и досадливо взмахнул рукой.

– Это все слишком хорошо. Я ведь почти не чувствую запахи.

Отто отпустил слуг и сам протянул Кашпару и Алешу по кружке взвара.

– Тогда поправляйся скорее. Ты просто обязан распробовать тот сыр.

– Помилосердствуй, Отто, какой еще сыр?

– Я вам не рассказывал? – искренне удивился владыка. Он сжевал мятный лист и, разглядывая поднимающийся от кружки пар, заговорил с невеселой иронией: – На юге есть один хороший сыровар, мастер Вильмош. Моя мать считала, что он слишком высоко себя ценит. И вот недавно этот сыровар изобрел новый сорт и назвал его «тильбе». Весь в дырках, наверное, как мое лицо.

– Тогда я хочу себе целый круг, – заявил Кашпар.

– Хоть два. Он выслал мне чуть ли не половину партии.

«Что ж, господин Отто, когда с твоей смертью род Тильбе безвозвратно угаснет, от этого имени останется хотя бы сыр. Что хуже – такое утешение или вообще никакого?»

Алеш вернул нетронутый пунш на поднос и сгреб в кулак немного мяты.

– Я схожу в кабинет. Думаю, вы тут пока справитесь без меня.

– Конечно, – сказал Отто. – Позовем, если что.

«„Если что“? Да ты посмотри на него, послушай, как дышит. Всего за несколько дней. Я сам от себя такого не ожидал».

Алеш молча кивнул и вышел, подсчитывая скомканные на ладони листочки. Их оказалось одиннадцать, как поворотов и лестничных пролетов, которые нужно преодолеть. Отрывать по одному за каждый или съесть все сразу на пороге кабинета?

«Я правда пытаюсь отвлечься подобной глупостью? Что дальше? Гадания на свечных огарках?»

Похоже, ему перестало хватать господина камергера. Это было к лучшему для Кашпара, но вызывало смутную тревогу у Алеша.

«Кирта – замок большой, но не бесконечный. Где взять столько работы, чтобы не застрять в самом себе?»

И не пожалеть бы потом об этой мысли.

Он пожалел о ней уже у кабинета, столкнувшись нос к носу с Еником, страдальчески потирающим левую щеку.

– Тебя наконец отпустили? – с надеждой спросил брат.

– Меня там никто не держал. Что у тебя стряслось?

– Да зуб разнылся, зараза. Тут, с краю. Работать надо, а я не могу. Посмотришь?

– Хм. Ну, садись.

Енику не так давно стукнуло семнадцать – самое время для познания житейской мудрости. Алешу в юности повезло обойтись удалением одного зуба, крайнего справа в нижнем ряду. Мастер Матей терпеть не мог подобные операции и всегда проводил их с поразительной ловкостью – лишь бы побыстрее. Воспоминания остались ярчайшие, особенно от