Месяц светит по просьбе сердца моего - Пим Вантэчават

Милый, сейчас не время об этом думать. Лили встала на носочки и поцеловала его в переносицу, в губы. И потом… это ведь для нас, помнишь? Учитывая, что случилось с нашими отцами… с бабушками…

Джошуа поморщился. При чем здесь…

Лили продолжила, будто не заметив его реакции: …было столько потерь. У нас. Потому что мы попали в петлю и были вынуждены проигрывать это снова и снова. И я знаю, ты не любишь это признавать и не говоришь со мной об этом…

Джошуа покачал головой. Здесь не о чем говорить, сказал он.

К чему я веду (она протянула руку и положила ему на щеку): пришло время для жизни. Для нас.

Если бы кто-то спросил Джошуа об этом времени, он бы сказал, что это был самый счастливый период его жизни: они с женой работают над одной и той же целью, смотрят на горизонт, и перед ними ― целый мир возможностей и открытий. Но, конечно, о чем он бы не сказал ― или не смог бы сказать, ― это о том, что даже на самом пике Эксперимента его отец, как тень, постоянно маячил где-то позади, отнимая время и пространство, которые он так старался не тратить впустую.

Когда Джошуа слишком долго оставался на месте или когда его руки или разум были свободны от задач, он видел, как отец хмуро стоит у него за правым плечом. Иногда среди ночи, когда он заходил на кухню, чтобы попить или перекусить, он снова видел отца стоящим у плиты: жар пышет ему в лицо, на лбу собираются капельки пота. Ночью, лежа в постели, Джошуа курсировал между снами и реальностью. Его захлестывали воспоминания, которые он, казалось, забыл, и он поражался яркости каждой детали. Он не понимал, как мог все это забыть и где ему удавалось так долго прятать эти воспоминания.

В этих снах они были вместе. Иногда Джошуа снова был ребенком и наблюдал, как отец работает в ресторане. А иногда он был подростком, и отец с неодобрительным видом сидел в гостиной, читая газету и куря сигареты. Были и другие моменты ― он знал, что они нереальны, хотя они и казались столь же реальными, как тепло тела Лили рядом с ним. Они с отцом сидят рядом, где-то на другой планете, под другим небом, разговаривают, смеются, курят. Просто разговаривают.

Но потом он просыпался. И чувствовал лишь камень где-то в трахее или в легких. Он знал, что ему скажет Лили, поэтому ничего ей не рассказывал. Она скажет: тебе нужно прожить это горе. Это целая жизнь. И ему придется ответить: у меня нет на это времени.

Его сын Томми сидел напротив, опустив глаза. На стол косо падал свет лампы. В воздухе висело напряжение. Раздражение.

Джошуа пролистал блокнот Томми, с трудом разбирая слова. Твои записи, сказал он сыну, не пронумерованы. Где даты? Ты что, не видел записи сестры?

Томми сглотнул. Видел.

Джошуа почувствовал укол раздражения. Тогда почему не сделал как надо?

Я не… Это…

Говори громче, Томми, сказал Джошуа. И сядь прямо. Для него это было непостижимо. Неужели мальчик не понимает, что так к работе не относятся? Объяснись, сказал он.

Томми сглотнул. Он выпрямился, но продолжал прятать глаза. Он начал слегка заикаться. Я… Я пытался найти даты в газетах, как ты и сказал.

Но это… это не так легко. Я думаю, что иногда… газеты, которые мне попадаются, не… не свежие.

Джошуа цокнул языком. А до других способов ты не додумался? Спросить кого-то? Посмотреть где-то еще? Может, в другой газете? Или… не знаю… в календаре?

Томми снова резко перевел взгляд на колени. Я… в следующий раз я сделаю лучше, папа.

Ты когда-нибудь пытался попасть за пределы Лондона?

За… за пределы Лондона?

Да, ответил Джошуа укоризненно. Неужели его сын не понимает масштабы того, чего мог бы добиться?

Я… Я не думаю, что могу, пробормотал Томми. Мне кажется, это так не работает, папа. Я ведь не смог даже оказаться позже 1950 года. Не знаю, чем поможет смена места.

Ты считаешь, что мы с мамой так же подходим к экспериментам, над которыми работаем?

В ответ Томми лишь промолчал, и Джошуа этого было достаточно. Он вздохнул. Как он не видит?

Томми. Он постарался слегка смягчить тон. Ты ведь знаешь, что способен на большее, правда?

Да, папа, пробормотал Томми. И я…

Попытаешься?

Да. Попытаюсь.

Не пытайся. Просто делай. Так у тебя больше шансов на успех. Ты меня понял?

Да, папа.

Ладно. Теперь позови сестру. И маму. Уже пора.

Томми замер. Что пора, папа?

Мы с мамой собираемся в путешествие. Пора все объяснить вам с Евой. Это особенное путешествие.

Заметив, как сын посмотрел на него ― со смесью страха и восхищения, а потом просто со страхом, ― Джошуа снова увидел отца, сидящего за обеденным столом. Вспомнил упрек в его глазах, когда Джошуа выходил из дома.

В ночь накануне Эксперимента Лили не могла заснуть.

Она лежала на своей стороне постели, глядя на телефон. От матери ее отделяет всего один телефонный звонок. Но что она может ей сказать? Между ними столько невысказанного, что она даже не представляет, с чего начать.

Почему-то она вспомнила, какое лицо было у Евы несколько дней назад, когда они с Джошуа рассказали им о предстоящем путешествии. Мама, сказала ее дочь, а можешь попробовать сделать для меня фотографию? Я бы хотела ее нарисовать.

Конечно, просияв, ответила Лили. Томми. Есть пожелания?

Сын пожал плечами. Может, сабля?

Рассмеялся даже ее муж, и лицо сына засияло как солнце.

Она почувствовала на плече руку Джошуа. Тебе надо поспать, сказал он.

Сквозь щели в шторах пробивался свет луны и уличных фонарей. Она повернулась спиной к окну и лицом к мужу. Его глаза были закрыты. В полутьме он казался почти мраморным ― таким же холодным и неподвижным. Даже его дыхание, казалось, застыло, затаилось где-то в теле, ожидая, когда он его высвободит.

Она прошептала: не могу поверить, что мы это сделаем.

Я всегда знал, что сделаем, сказал он. С первого же дня, как узнал, что мы одинаковые.

Пауза. Она погладила его по лбу. Джош, все будет хорошо, правда?

А когда у нас было иначе? А теперь спи, Лили.

Она легко поцеловала его в губы. До завтра, сказала она.

До завтра.