Месяц светит по просьбе сердца моего - Пим Вантэчават

Бомбоубежище сотрясается от падающих бомб.

В углу плачет ребенок.

Его дочери сегодня два года.

Она ждет его, чтобы задуть свечи.

Он закрывает глаза.

― Томми! ― кричит Кристелль. ― Не смей!

Папа, спрашивает Дэйзи, а можно у меня каждый день будет день рождения?

Отец: Томас, ты можешь гораздо больше. Почему ты этого не делаешь?

Мэй плачет:

Томми, тебя никогда нет. Это не ты.

Крис, мне нужно идти. Я нужен Дэйзи. Она задувает свечи.

С потолка летят обломки.

Свечи дрожат в темноте.

Бомбоубежище сотрясается.

Глаза Пегги блестят гневом.

Она смеется, улыбается, целует его.

Кто-то снова кричит.

Он сам?

― Томми. ― Кристелль уже плачет. Он никогда не видел, чтобы она плакала. ― Томми, я звонила Еве. Мэй и Дэйзи у нее. Еще не поздно…

Он чувствует на языке металлический привкус. Я могу здесь умереть, думает он.

Кристелль трясет его.

― Томми, я не понимаю, что ты говоришь. Проснись! Проснись!

Он не может встать.

Пегги прямо перед ним,

но она не оборачивается. Он зовет ее.

Но она

все равно не оборачивается.

Родители задерживаются.

На месте, где когда-то был дом,

теперь груда дерева, щебня и горелых кирпичей.

Томми, шепчет Пегги.

В ее глазах танцуют звезды.

Я рада, что нашла тебя.

Дэйзи задувает свечи.

Я люблю тебя.

Можешь не отвечать.

Они не вернутся.

― Томми.

Теплая рука Кристелль касается его холодной щеки.

― Пожалуйста…

Томми.

Дыши.

Но он не может встать.

Он не может встать.

Он не может встать.

Он не может встать.

Звук раздвигающихся штор. Слепящий солнечный свет.

Когда глаза привыкают к свету, Томми понимает, что лежит на диване в кабинете. Повернувшись, он пытается встать, и толстое шерстяное одеяло соскальзывает с него и падает на пол.

Кристелль отворачивается от окна.

― Ты проснулся. Хорошо, ― говорит она.

Она стоит против света, и он не видит выражения ее лица. Она подходит к нему и садится на корточки. Только тогда он замечает, что у нее красные глаза, а под ними темные круги. Волосы грязные. Одежда выглядит так, будто она в ней спала.

― Сколько я проспал? ― спрашивает Томми.

― Примерно сутки.

В горле жутко пересохло.

― Как?

― Пришлось тебе кое-что дать. ― Кристелль закусывает нижнюю губу. ― Прошло несколько дней, и ты никак не возвращался до конца. Ты постоянно… исчезал.

― Послушай, Крис…

― Нет, Томми, это ты послушай. ― Кристелль закрывает глаза и делает глубокий вдох. Продолжает дрожащим голосом: ― С этим пора покончить.

― Покончить… ― Он пытается сесть, но у него так резко кружится голова, что он снова валится на диван. ― Черт. Что со мной происходит?

― Тебе нужно отдохнуть, Томми. Ты так надолго исчезаешь, что начинаешь болеть. Не знаю, что ты пытаешься сделать… Найти ее или…

Он морщится.

― Крис, дело не только в этом…

― Томми, сейчас тебе нужно сесть в самолет и лететь к своей семье.

Он опускает голову, чувствуя, как его пронизывает острая, холодная боль.

― Крис, я не могу.

Глаза Кристелль сверкают.

― Тогда тебе нужно пожить у меня. Хотя бы неделю-две. Мои родители согласны. Тебе сейчас нельзя оставаться одному.

― Нет, не могу.

― Но… почему?

Он не может ответить. Пол кружится перед глазами.

Кристелль продолжает, теперь настойчивее:

― Томми, почему ты не можешь остановиться? Отпустить ее? Не только ее, но… ― Она резким жестом обводит кабинет его отца. ― …все это?

Он продолжает смотреть в пол. Слышит, как сердце поршнем мучительно стучит в голове.

Кристелль встает, закрывая собой луч света, падающий на него из окна.

― Томми, я не могу больше видеть тебя таким. Пожалуйста. Скажи что-нибудь.

Но он молчит.

Когда Кристелль уходит, Томми убеждает себя, что это к лучшему. Он может делать все что пожелает, когда пожелает, ни от кого не зависеть. В конце концов, что Кристелль знает о его семье и его отношениях?

Он уже знает, что скажет Ева: помирись с Мэй и Дэйзи, посмотри в лицо тяжести, которая лежит у тебя на сердце, делай то же, что я. И так далее и тому подобное. Примерно то же, что сказала Кристелль. В глубине души Томми знает, что и его мать, наверное, сказала бы то же самое, будь она здесь.

Но даже его мать, рассуждает Томми, не отказывалась от своего дара. И она, и отец ― особенно отец ― всегда старались не принимать свои способности как должное.

― Мало просто использовать свои способности, ― говорил Джошуа. ― Нужно развивать их и проверять на прочность, чтобы они стали еще сильнее. Наш долг перед собой ― быть лучшей версией самих себя. Путешествуя, нужно постоянно думать и думать! Искать решения, Томас!

Когда Томми был младше, он не понимал, почему отец такой жесткий. Но теперь, кажется, понимает. Отец никогда не останавливался перед трудностями, никогда не принимал отказов и никогда не позволял эмоциям встать на его пути. Окажись отец на его месте, он бы не сдался. Это точно.

Но потом, по мере того как дни перетекают в недели, а недели в месяцы, два мира Томми начинают сливаться, а мысли превращаются в неразборчивый хаос. В спутанный клубок шерсти, подобный тем, что валялись в студии матери.

Кристелль рядом нет, и его путешествия в прошлое продолжаются; он перемещается во времени, как дышит, хотя большую часть времени ему кажется, что он не может дышать. «Блиц». Темза. Снег. Дождь. Огонь. Моргнув, он снова оказывается там и ищет. Бежит. Он остается там намного дольше, чем должен, и, когда чувствует, что тело отделяется от костей, закрывает глаза и заставляет себя вернуться.

Он вспоминает Пегги в день, когда она сказала, что они больше не должны видеться. Ее лицо исказилось от боли.

― Так не должно быть, Томми, ― снова и снова повторяла она. ― За твои способности положена цена, и ее всегда приходится платить. В конце концов что-то должно сломаться.

Джошуа и Лили

1999

Лили пыталась вспомнить время, когда ее бабушка Мэри выглядела молодо. Когда она навещала Мэри в доме престарелых, касалась ее руки или называла по имени, пожилая женщина просто бессмысленно смотрела на нее. Ее глаза, некогда проницательные и ясные, как летнее небо, теперь потускнели и подернулись туманом, как река в пасмурный день.

Бабушка, это я, Лили. Ты меня не узнаешь?

Но пожилая женщина