Месяц светит по просьбе сердца моего - Пим Вантэчават

гнетет: стоит ей оставить этот город и это время ― и они больше никогда не увидятся. То, что они расстанутся навсегда, кажется ей чем-то невозможным, нелепым, совершенно невообразимым.

Одна из их самых последних встреч произошла после смерти его бабушки. От горя и опустошения он выглядел совсем мальчишкой, мятая одежда болталась на его долговязом теле. Опущенные вниз глаза переполняла боль. К тому времени она уже знала о Мэй и Дэйзи. И все же было странно слышать от него имя Мэй, зная о нем больше, чем он сам.

Не сдержавшись, она сказала: «Значит, ты уже познакомился с Мэй». И в тот момент она поняла, что нужно делать. Когда она заявила, что им нужно остаться друзьями, он не понял и поначалу стал спорить. Она его не винила; ей хотелось бы рассказать ему обо всем, что их ждет. Но этим она бы нарушила то самое обещание, которое взяла с него. В конце концов она настояла на своем и получила то, что хотела, как и почти всегда.

Она вспоминает, как почти каждый раз, когда они целовались, она закрывала глаза и представляла: а что, если бы он вырос по соседству и был лишь одним из китайских детей, затерявшихся в Ист-Энде? Возможно, его отец работал бы в доках, а мать ― в прачечной; она была бы дородной женщиной с ловкими, умелыми руками. Он бы унаследовал непринужденную улыбку матери и серьезность отца. И они бы гуляли по Лаймхаусу среди бела дня, не боясь расспросов и любопытных глаз, и он бы мог… он бы мог остаться…

Но потом они всегда отрывались друг от друга, и мечта рассеивалась. И перед ней стоял молодой человек, затерявшийся во времени и лишенный якорей, тогда как она была навсегда привязана к этому месту.

Как-то раз, посмотрев на него пару секунд, она спросила:

― Ты знаешь, какой сейчас год?

― У меня или у тебя?

― У меня.

Он в замешательстве покачал головой.

― Какая разница?

― Ты хочешь знать?

На мгновение показалось, что он скажет «да». Но потом он раздумал.

― Нет. Нет, пожалуй, нет.

И она не смогла сказать ему, что война уже идет.

Стоя на платформе и вглядываясь в толпу, Пегги проигрывает в голове все эти воспоминания. Она изо всех сил пыталась не надеяться. Не держаться. Но, может… в последний раз… каким-то чудом.

Но его нет.

И она больше не может ждать.

Вернувшись на свое место в поезде, Пегги достает блокнот и карандаш. Отец уже задремал. Поезд кренится вперед, оставляя позади станцию и все, что ей знакомо. Она смотрит в окно, как Лондон уплывает прочь, но все, что она видит, ― лицо Томми, искаженное и полное отчаяния, но все же светящееся любовью к ней. Возможно, она больше никогда не увидит такой любви на лице мужчины…

Она оглядывается через плечо на оставшуюся позади платформу. Последняя надежда. Вдруг, ну а вдруг. Всего только раз. Что, если…

Но голубое небо манит ее вперед. Отвлекает ее внимание от его отсутствия на цветущую зелень впереди.

Она подносит карандаш к бумаге и начинает писать.

Все будет хорошо, говорит она себе. Печаль рано или поздно рассеется. Она жива. Свободна. Жизнь только начинается.

Томми

2019

Он находит в бывшей спальне Кэрол коробку с фотографиями.

Он смутно припоминает, что мать держала их у себя в студии;

видимо, бабушке это не понравилось, и она спрятала их здесь,

чтобы они с Евой не нашли. Мать любила все документировать.

И вот эти фотографии перед ним: их семья, будто из прошлой жизни.

На них он еще толком не умел улыбаться.

Но объектив матери так усердно старался его ухватить.

Отец тоже не любил фотографироваться.

Он редко улыбался. Вечно хмурый, с опущенными вниз уголками губ.

Вот они на каком-то пляже, в один из редких солнечных дней.

Отец щурится в камеру. Ева улыбается.

У Томми мокрые после океана волосы, гладко зализанные назад. Он застыл в прыжке,

пальцы ног едва касаются песка. Он почти не помнит этот день. Помнит лишь,

что это был следующий день после того,

как они всей семьей отправились в прошлое и познакомились с Брюсом Ли. Помнит, что они ехали на машине. Конечно, они ехали на машине.

Они пытались построить замок из песка, но, в отличие от сестры, у него не хватало терпения, и укрепления то и дело рушились.

Вот и все, что он помнит.

Но это был хороший день. Это он знает. У него снова кружится голова; он не знает, когда последний раз спал.

По-настоящему спал.

Он пытается сделать глубокий вдох и чувствует в горле привкус дыма.

Он вспоминает лицо Дэйзи, сияющее при свете праздничных свечей.

Гнев в глазах Пегги. Он снова опускает взгляд и видит собственное детское лицо.

Все, что мне нужно, думает он, ― один хороший день.

Это даже не осознание.

Не попытка эксперимента. Даже не желание. Скорее крик души.

Голова тяжелеет. Глаза тоже. Его тело тянет вниз, затягивая в небытие, и вот он снова маленький мальчик на берегу океана, и волна накатывает на него, чтобы сбить с ног.

Он улыбается. Не своей обычной улыбкой ― уверенной, излучающей очарование, а грустной полуулыбкой, которая делает его лицо одновременно старым и юным.

Забавно, думает он, позволяя волне увлечь себя вниз. Мы так никогда и не пытались снова построить замок.

Дэйзи любит замки из песка.

Волна накрывает его и сбивает с ног. Он пятится назад, и волна сметает его, как фигурку из лего.

У него перехватывает дыхание. Он думает: в этом доме мало света.

Или снаружи уже темнеет? Он закрывает глаза.

Такие путешествия невозможны. Это не по правилам.

Но для Томми это сейчас важнее самой жизни.

И он замирает в безумной надежде.

На один хороший день.

Нежный шепот прилива. Морской бриз.

Соленый воздух.

Теплое солнце.

Жар, разливающийся по телу. Этого не может быть.

Или может?

Его сердце,

прежде оцепеневшее и тяжелое,

бьется быстрее.

Он давно не произносил этих слов:

мама. Папа.

Но они уже готовы слететь с его губ,

когда он

открывает глаза.

Это другой пляж.

Другой день.

Поначалу он растерян;

он ничего не понимает.

А потом начинает вглядываться в песок,

и… да… теперь он видит.

Он понимает. Нет, помнит.

Он не понимает,

как мог забыть.

Но Кристелль ведь ему говорила:

в последнее время ты многое забываешь.

Особенно то,

что