Тартуга.Обратно в Хелл - Максим Алексеевич Антипин

привязываются к новому хозяину. Катаджи весьма плодовиты. Самка катаджи могла нести котят каждый год на протяжении десятилетий без особого вреда для здоровья. Причем, она вольна в выборе самца. Такая поразительная плодовитость объяснялась высокой смертностью. Почти половина милых пушистиков гибла в первые годы жизни. Несмотря на высокий, по меркам тех условий, уровень жизни, каждый день двуногие котейки боролись за место под солнцем.

Недостаток пропитания, а тем более, воды, отсеивал слабых, больных, неказистых. Неосторожные и чрезвычайно любопытные платили высокую цену – жизнь. Кто выжил, получал шанс довольствоваться благами Первородного материка, возможностью прославиться в своих кругах, дать потомство и тому подобные привилегии.

Вечная борьба за возможность биться сердцу требует выносливости, силы, скорости. Великолепно развитого интеллекта, чутья и львиную долю удачи. Все катаджи, кто достиг возраста свободы, коли считать по человеческим критериям, равное двенадцати годам, имели вышеперечисленные качества.

Взрослый катаджи – машина смерти. Сам себе господин. Они очень не любят, когда бесхвостые суют нос в их дела. Чем, по сути, наш юный друг промышлял на протяжении нескольких лет.

Абушкан, богатейший торговец живым товаром на территории древного континента, к котейкам питал особую страсть. Его верные охотники крали для него мокроносых малышей в колоссальных масштабах. Он их обучал, растил, а после, по истечении трех лет, подростками, продавал в различные части света. Острова калакеанского бассейна не являлись исключением.

Плантации, работные дома, корабли. Цирки, дворы знатных вельмож и даже военные гильдии. Везде, где требовались ловкие руки, сильная спина и огромный запас выносливости – катаджи пользовались спросом. Экзотичные, умелые, склонные к наукам. Неприхотливые в еде, способные к языкам, всегда верные тем, кому их продали.

Ведь так завещал вожак стаи. Вожаком они считали работорговца, ведь он научил всему, взрастил их. Нашему герою да и другим кэтхантерам, оставалось только доставить малышей в нужное место, изначально отняв у самки. Разводить катаджи в неволе Абушкан не видел смысла. Так терялась сама суть естественного отбора, что позволяла выжившим взрослым катаджи становиться вершиной пищевой цепи. Зачатые, а после выращенные в неволе, в более комфортных условиях, нежели предки, были на порядок слабее. С каждым последующим поколением такая тенденция усиливалась, и ее мы можем явно увидеть у тех котиков, которые жили, плодились в людском обществе. Олюдевшие катаджи теряли звериную сущность, на базу которой опиралось все многообразие талантов диковинных созданий. Тем более, малюток котеек всегда хватало. Вокруг его владений расположились сотни поселений мохнатиков. Угодья обширны, а конкурентов безбожно "душил".

Еще тело папаши Тоби не успело остыть, будущий искатель приключений с нехитрыми пожитками, скромной суммой, заработанной на лесопилке, колотящим сердцем в груди шел по широкой ночной дороге. Окровавленный, с прилипшими волосами, топор лесоруба удобно расположился на привязи между лопаток.

В селе, откуда родом, быстро смекнуть, кто отправил к прародителям не сильно горячо любимого соплеменника. Вряд ли кто-то будет печалиться этому факту, а вот сходить на суд, а еще лучше, на казнь за убийство – другое дело. Казни – веселое времяпровождение среди скучных трудовых будней.

Родители опечалятся такому выбору сына, но он был уверен в одном. Они поймут, простят, хотя с утратой вряд ли свыкнутся. В записке, оставленной на кухонном столе, сынок-душегубец изложил свое виденье ситуации, а также оставил часть денег, что заработал, им в помощь. Сейчас, именно сейчас, на ночной дороге начиналась поистине взрослая жизнь. Путешествие, затянувшееся на долгие годы.

Особого страха будущий тартужанин не испытывал. Скорее волнение, душевную горечь. Все любимое, то, что являлось его жизнью, повседневностью, распалось под ударами лезвия. Словно голова папаши Тоби. Направляясь к морю, в темноте и лунном свете, парень перед собой не видел ночные деревья, с кронами, напоминающие фантазийных зверей. Дорога с выбоинами, заросшими тут и там хилыми кустами, начисто выпала из внимания. Крики, шумы, производимые обитателями леса, если и касались ушей путника, были игнорированы.

Разум в данный момент показывал взору совершенно другую картину. Внутреннее убранство лачуги-времянки, куда заявился юноша поздней ночью. Толстощёкий, большеносый мужик, лицом цвета вареного рака, около полувека топчущий землю, сидел перед ним на трехногом табурете. Волосы, черные, вперемешку с серебром, торчали в разные стороны. Голубые, потускневшие от житейских забот и беспробудного пьянства, глаза источали ненависть, гнев, животную ярость. Папаша Тоби не рад вечернему гостю.

Вертя волосатыми лапищами полупустую глиняную кружку со следами сколов на ободке, Папаша Тоби переводил взгляд то на нее, то на свою одежду, если эти лохмотья повернется язык так назвать. Изредка на незванного пришельца. Данное действие происходило в полной тишине, не считая треска светлячков за пределами жилища.

Грязная, растянутая рубаха – косоворотка не в силах удержать объемный живот. Она особенно врезалась в память. Немытый пупок явил себя миру в тусклом свете пары лучин, отживающих свой век на грубо сколоченной столешнице. Штаны, цвета болотной тины, в дырках, потертостях, тут и там пропускали седой мех жирных нижних конечностей. Обувь отсутствовала. Плоские ступни опирались прямо в глиняный пол времянки. Давно не стриженые ногти переодически царапали покрытие. Настолько они были длинные.

– Какого ты ко мне ввалился? – Речь омерзительного существа сопровождалась ароматами перегара, атакующего носовые рецепторы ночного гостя. – У меня горе и радость одновременно… Одну кружку сея напитка за спасения семьи. Другую – в память о младшеньком. Почившим… Тихим непробудным сном, недалече… Как вчера. Будь неладна ярмарка, проклятая… – Папаша Тоби присосался кружке, осушил ее. После наполнил вновь. Объемный бутыль, хранящий в себе мутную пьянящую жидкость, стоял рядышком, на столе. Больше половины содержимого сосуд уже потерял.

– Поэтому ты его бросил, оставил на милость волкам? Тоби даже похоронить нельзя: от тела остались лишь ошметки. – Юноша говорил спокойным, холодным до жути, голосом. Внутри же кипели эмоции.

– Спас семью, а не бросил сына, глупец! – Поднял указательный палец правой кисти вверх. – Не разбив яйца, яичницу не сготовить. – Философски заметил пьяница.

– Выражение-то тут при чем? Оно не уместно. У тебя с собой духовое ружье было. Мог попытаться отбиться!

– Было… Было! А зарядов мало. Раззадорил бы хищников… Звери… Семью, жизнь потерять! Геройский поступок? Зачем? А так… Другие уцелели. Тоби жалко… Надо будет – еще родим! Благо, могу.

– Сыну старшему почти пятнадцать, дал бы ему лошадей…

– Хватит! – Жиртрест поднял пухлую лапу, с силой ударил об столешницу, – сделал, как посчитал нужным! Сосунок! Иди, руби чурбаны, да пуши хвост перед доярками! Щенок! Падаль! Иначе, – выдержав паузу, прошипел сквозь ряд желтых кривых зубов, – удавлю! – Поднял левую руку на уровень лица, медленно, артистично, сжал кисть в кулак. С такой силой, что пальцы