Литания Длинного Солнца - Джин Родман Вулф

– На самом деле, Шелк, сознанием девицы из тех, которых людям вроде тебя угодно называть «одержимыми», не владеет никто, кроме нее же самой. Мало этого, сознание само по себе есть всего лишь абстракция – общепринятая, устраивающая всех вокруг выдумка. Говоря «человек потерял сознание», я имею в виду только временную приостановку определенных психических процессов, не более. Говоря «человек пришел в сознание», я имею в виду только их возобновление. Абстракцией нельзя овладеть, будто завоеванным городом!

– Однако ты начал с того, что им владеет сама девица, его хозяйка, – заметил Шелк.

Журавль, осмотрев напоследок птицу с поврежденным крылом, поднялся на ноги.

– То есть в схолах вас действительно учат чему-то помимо всей этой белиберды?

– Да, – кивнул Шелк. – Так называемой логике.

– Уел! Твоя правда! – с улыбкой воскликнул Журавль, и Шелк неожиданно для себя самого проникся к нему искренней симпатией. – Ладно. Бежать пора, иначе к девчонке твоей заглянуть не поспею. Что с ней там? Жар?

– Мне ее кожа показалась скорее холодной… но ты смыслишь в хворях куда больше, чем я.

– Смею надеяться, – проворчал Журавль, подхватив саквояж. – Так-так, на Солнечную – это туда, через прихожую, верно? По пути к заведению Орхидеи еще успеем перекинуться парой слов.

– На затылок… на ее шею сзади внимание обрати, – напутствовал его Шелк.

Журавль, приостановившись у порога, метнул в его сторону вопросительный взгляд и поспешил наружу. Вполголоса бормоча молитву о здравии Ломелозии, Шелк вышел в селларию, затворил и запер дверь на Солнечную, оставленную Журавлем распахнутой настежь. Проходя мимо окна, он мельком увидел паланкин Журавля. Блестящее сталью лицо майтеры Мрамор, откинувшейся на спинку сиденья рядом с остробородым лекарем, окаменело, напряглось так, точно это она одна, единственно силою мысли, гонит паланкин к цели. В следующий же миг носильщики рысцой снялись с места, и паланкин скрылся из виду за краем оконного проема.

Интересно, нет ли в канонах правила, запрещающего сибиллам езду в паланкинах с мужчинами? Вполне вероятно, таковое имелось, однако конкретного запрета Шелк припомнить не смог, а с практической точки зрения не находил для него веских причин: отчего бы нет, если занавеси подняты?

Увенчанная головой львицы трость осталась лежать возле кресла, в котором Шелк сидел во время осмотра. Машинально подобрав ее, Шелк картинно взмахнул ею. Пока целебная повязка действует, трость ему не понадобится… ну, разве что изредка, иногда, однако он все равно решил держать ее под рукой: вдруг пригодится, когда повязка прекратит действовать? С этой мыслью Шелк прислонил трость к двери, ведущей на Солнечную, дабы не забыть о ней, отправляясь с Журавлем в желтый дом на Ламповой улице.

Несколько пробных шагов снова наглядно продемонстрировали, что повязка Журавля на ноге позволяет ходить немногим хуже обычного. Рассудив, что теперь-то вполне сумеет поднять наверх таз с горячей водой и побриться как всегда, без лишних ухищрений, Шелк двинулся в кухню.

Ночная клушица, по-прежнему восседавшая на столе, склонив голову набок, выжидающе уставилась на него.

– Птичка хочет есть, – объявила она.

– Я тоже, – ответил Шелк, – но снова сяду поесть только после полудня.

– Полдень. Уже.

– Не сомневаюсь.

Подняв заслонку плиты, Шелк заглянул в топку и – в кои-то веки! – обнаружил внутри несколько тлеющих угольков. Нежно подув на них, он уложил сверху пригоршню треснувших прутьев от сломанной клетки, а про себя подумал, что ночная клушица явно куда разумнее, чем ему представлялось.

– Птичка голодная.

Над прутьями заплясали язычки пламени. Поразмыслив, не требуется ли добавить в топку дров, Шелк решил не расходовать их запас понапрасну.

– Ты сыр любишь?

– Сыр-р? Любишь.

Шелк отыскал таз для мытья и водрузил его под носик помпы.

– Предупреждаю: он здорово зачерствел. Если ты рассчитываешь на превосходный, свежий кусочек сыра, тебя ждет жестокое разочарование.

– Сыр-р! Любишь!

– Да? Что ж, ладно, будет тебе сыр.

Прежде чем из носика тоненькой струйкой потекла вода, потребовалось изрядно постараться, энергично качая рукоять помпы, однако со временем Шелк наполнил таз до половины, поставил его на плиту, а затем, спохватившись, сменил воду в чашке ночной клушицы.

– Сыр-р? Р-рыбьи головы? – осведомилась ночная клушица.

– Нет, вот рыбьих голов не жди. Не припас, знаешь ли.

Вынув из шкафа сыр (от которого, честно сказать, мало что оставалось, помимо корки), Шелк положил его рядом с чашкой.

– За крысами приглядывай, пока я в отлучке. Они от сыра тоже не откажутся.

– Кр-рысы! Любишь!

Щелкнув багровым клювом, ночная клушица отщипнула кусочек сыра, будто на пробу.

– Ну, значит, не заскучаешь тут в одиночестве.

Вода едва успела согреться, однако прутья в плите прогорели почти до конца. Сняв с плиты таз, Шелк направился к лестнице.

– Кр-рысы? Где?

Шелк, приостановившись у лестницы, оглянулся, смерил ночную клушицу удивленным взглядом.

– Ты хочешь сказать, что любишь их… есть?

– Да! Да!

– Понятно. Что ж, надо думать, с не слишком крупной крысой ты вполне справишься. Как тебя звать? Имя у тебя есть?

– Имя – нет, – ответила ночная клушица и снова вплотную занялась сыром.

– А ведь сыр этот я, знаешь ли, приберегал на обед. Теперь мне придется разжиться обедом где-то еще или ходить голодным.

– Ты – Шелк?

– Да, так меня и зовут. Очевидно, тебе это известно из нашего разговора с доктором Журавлем. Однако тебя тоже следует как-то назвать…

Шелк ненадолго задумался.

– Назовем-ка мы тебя Оревом, – решил он. – В Писании говорится о вороне по имени Орев, а ты ведь тоже своего рода ворон. Как тебе нравится такое имя?

– Ор-рев!

– Именно. Мускус назвал ручную птицу именем бога, тем самым свершив тяжкий грех, однако препятствий к выбору имени из Писания, если оно не относится к божественным именам – напротив, принадлежит птице, – я лично не вижу. Итак, отныне быть тебе Оревом.

Наверху, у умывальника, Шелк направил на ремне громадную бритву с костяной рукоятью, дожидавшуюся в материнском бюро, пока он не дорастет до бритья, намылил лицо и сбрил рыжевато-русую щетину под корень. За приведением бритвы в порядок ему в очередной раз (как и на прошлой, и на позапрошлой неделе, и ранее) пришло в голову, что эта бритва почти наверняка принадлежала его отцу. Как и множество раз до этого, он шагнул с нею к окну, пригляделся, не отыщется ли где подсказки, знака, оставленного прежним владельцем. Увы, ни имени хозяина, ни даже клейма мастера на бритве опять не нашлось.

Тем временем майтера Роза с майтерой Мятой, как обычно в такую погоду, вкушали обед на воздухе, за столом, вынесенным из киновии и водруженным в тени смоковничного дерева. Утерев лицо, Шелк отнес таз на кухню, вылил мыльную воду и вышел к сибиллам в сад.

Майтера Роза учтиво указала ему на стул, обычно предназначавшийся для майтеры Мрамор.

– Не угодно ли присоединиться, патера? У нас