Vita Damnata - Л. Гаатвин

— Сделай музыку погромче, — ответила я и захлопнула дверь заднего сидения.

Город в пятницу ночью был живым, пульсирующим организмом, где свет и тьма, шум и тишина, веселье и одиночество переплетались в безумном танце.

Огни города светили ярче солнца. Неоновые вывески баров и клубов заливали улицы кислотными оттенками: малиновым, ультрафиолетовым, электрически-синим. Рекламные экраны сменяли картинки, отбрасывали мерцающие блики на мокрый асфальт. Чуть подергивающиеся на ветру огромные рекламные баннеры, размером в несколько этажей, смотрели на прохожих глянцевыми лицами и влекли недостижимыми желаниями. Небоскрёбы сверкали, как гигантские кристаллы, пронизанные несчетным количеством огней. Их окна, даже ночью, горели жёлтыми точками — кто-то засиживался на работе, кто-то просто не хотел оставаться в темноте.

Огни фар и фонарей растягивались в длинные световые полоски, растворяясь вдали, где город сливался с горизонтом.

Я прижалась лбом к стеклу окна машины, холодному, покрытому мелкими капельками дождя. Они быстро стекали вниз и пропадали за резиновым уплотнителем.

Тротуары города были заполнены людьми — одни спешили в клубы, другие уже вываливались из них, смеясь, крича, обнимаясь. Где-то компания друзей заказывала очередной раунд коктейлей, их голоса сливались с грохочущей, ухающей музыкой из-за дверей. Веселые, разгоряченные, пьяные, молодые мужчины и женщины смеялись и перекрикивали друг друга. Девушки в блестящих платьях и парни в дизайнерских рубашках с расстёгнутыми воротничками мелькали в людском потоке, что вел к модным местам, где ровный, быстрый ритм электронной музыки был слышен даже сквозь стены. В переулках курили парочки, их лица были подсвечены тусклым светом витрин.

Петер заложил поворот и подпевал новой модной песне, барабаня пальцами по рулю. Он посматривал на меня, подхватила ли я мотив и слова незамысловатого хита, и немного будто расстроился, когда я даже не качнула головой в такт сбивчивого бита.

Такси и машины с затемнёнными стёклами проносились мимо, оставляя за собой шлейф выхлопов и лёгкий запах бензина. Петер притормозил на красный и взглянул на меня в зеркало:

— Эй, ну ты чего? Anfang gut, alles gut. (1)

Я кивнула и подмигнула Петеру, пытаясь унять нарастающее внутри беспокойство. А сама теребила подол своего красного платья до пят, с высоким разрезом до бедра.

На перекрёстке уличный музыкант играл джаз на саксофоне, и несколько прохожих, замедлив шаг, бросили монеты в раскрытый футляр.

Я приоткрыла окно и узнала в протяжных высоких нотах музыку начала двадцатого века. Рядом с музыкантом стоял одинокий мужчина и пил кофе из бумажного стаканчика, глядя в телефон. Чуть поодаль у разукрашенных маркерными метками дверей жилого подъезда курила девушка со светлыми волосами и нервно поглядывала на часы и проходящую мимо толпу высоких галдящих мужчин.

Город не спал, дышал кричал, смеялся и плакал. Он был зеркалом миллионов ночных историй. У каждого здесь была своя ночь — кто-то её прожигал, кто-то пережидал, а кто-то выживал.

Петер остановился у разрисованного забора сгоревшей церкви и обернулся на меня. Я поежилась от разыгравшегося влажного ветра, быстро закрыла окно. Летняя ночь не принесла с собой уюта — лишь сырой, пронизывающий холод, будто сама земля выдыхала гниль сквозь мокрые трещины. Старая церковь стояла, как черный зуб, торчащий из челюсти ночи. Стены, опаленные огнем, зияли пустотами, сквозь которые пробивался тусклый свет свечей.

Машина работала на холостых оборотах, чуть подрагивала и бурчала. Петер хлопнул ладонями по рулю и сказал:

— Ну что, пора.

Германец достал из кармана легкой куртки шприц, снял с иглы колпачок. Я пересела чуть ближе к водительскому сидению, мельком взглянула на острый конец иглы, на котором уселась капля анестетика, покорно подставила Петеру шею. Блондин быстрым движением проколол мою кожу и аккуратно, не дыша, ввел в мое тело кетамин. Я откинулась на сидение, стала ждать, когда подействует обездвиживающий состав.

— Петер, я… — мои слова оборвались, язык словно распух, не подчинялся моим командам. Веки налились свинцом, а дыхание стало ровным и глубоким.

“Не спать!” — раздалось в моей голове, голос “зверя” вновь перебивал мои мысли.

Германец вышел из машины, открыл заднюю дверь с моей стороны и, подтянув меня за руки, подхватил мое тело под коленями, а ногой закрыл дверь.

Петер медленно шел по мокрой траве. Впереди у дверей прихода стоял огромный бугай, ни в чем не уступающий размерами германцу.

Бугай преградил Петеру вход, молча протянул руку, ожидая, от германца тайный знак — карточку с песочными часами. Германец опустил мои ноги на каменные ступени, достал из заднего кармана джинс черную визитку с красным символом.

— “А тем временем время летит…” — пробасил бугай.

Петер чуть удивленно оглянул стража и ответил:

— “…И его не вернуть.”

Скалоподобный стражник отстранился от двери и дал нам с Петером пройти внутрь сгоревшей церкви.

Германец шепнул мне на ухо:

— Могли выбрать что-то еще, кроме Вергилия для пароля.

Я мысленно возликовала, что любовь Петера к цитатам и пословицам помогла нам с легкостью попасть на собрание сектантов.

Двое в красных холщовых плащах молча подхватили меня и жестом приказали германцу уходить. Петер взглянул на меня, на мое безвольное тело, что сжимал один из красных плащей и медленно попятился назад. Я слышала, как бугай на входе окрикнул германца:

— Ты ничего не забыл?

— А? Что? — в голосе Петера послышалось волнение.

— Остаток денег. Пойдем в машину, я тебе переведу.

— А, это… Да, сюда, я тормознул у забора.

Шаги по мокрой земле. Зная Петера, я могла быть уверена, что бугай на свой пост не вернется.

Меня пронесли через церковь к алтарю.

Я медленно вдыхала густой воздух, что словно замер в ожидании начала ритуала. Я чувствовала горький дым, заскорузлый, въевшийся в камни, смешанный с плесенью и влагой, удушающий, с еле уловимым, невыносимым запахом тления — что-то гнило под полом, может, мертвые животные, а может, и не только они.

Кожа моей спины соприкоснулась с холодным влажным камнем алтаря. Я на секунду открыла глаза и увидела, как послушники бесшумно двигались по церкви, поджигали свечи на начерченном на полу знаке бесконечности. Их одеяния, длинные черные плащи, сливались с тенями. Лиц не было видно в глубоких капюшонах, лишь напряженные губы, словно трещины в угольных скалах.

У моей головы звякнул металл — на алтарный камень поставили кубок. Кто-то тронул меня за волосы, погладил легкие завитки у лица. Я чуть дёрнулась.

— Она приходит в себя. — мягкий мужской голос раздался прямо у уха.

На секунду я снова раскрыла глаза и увидела над собой тайного главаря секты — Турского. Его лицо, с огромным шрамом на щеке белело на фоне