Бог безвременья - Жаклин Холланд

– А мсье Сейду не захочет злить меня, если у него есть хотя бы капелька здравого смысла.

– Только, пожалуйста, будь осторожна. Я не хочу неприятностей.

– Не беспокойся о нем, Ана.

Не то чтобы меня успокоило это обещание, но на этом наш разговор закончился.

Наконец-то я смогла переехать в свой маленький домик. Впервые в жизни я завела домашних животных – трех коз и четырех овец – для пропитания и постепенно научилась питаться осторожно и экономно, и вознаграждать животных, так что это стало таким же простым и рутинным делом, как доение коров. Я общалась со своими соседями вежливо, но соблюдая осторожное расстояние. Хорошо было быть известной художницей – мне позволялось вести себя немного эксцентрично, и я была свободна от обычных ожиданий, возлагаемых на женщин. Мои соседи знали мои работы, и им казалось, что они знают меня, даже если это было не так.

Некоторое время жизнь шла своим чередом, просто и приятно. Я вела жизнь затворницы: проводила дни в поле перед мольбертом, а ночи в своей гостиной с книгой, изо всех сил наверстывая упущенные знания по истории и литературе. Тем не менее я была абсурдно невежественна. Я почти ничего не знала о современном мире за пределами Шамони, да особо и знать не хотела. Когда в кафе говорили о премьер-министрах, канцлерах, президентах и премьерах, я понимала только слово президент. Если не считать Америки и родины Пауля, Австрии (которая, как я узнала, была видна с вершины нашей горы), названия стран и городов в лучшем случае вызывали в моей памяти лишь смутные воспоминания.

Однажды я спросила Анаис, кто сейчас президент Соединенных Штатов, и она посмотрела на меня так, как будто я с луны свалилась.

– Просто забыла, – сказала я. На что она строго на меня посмотрела и произнесла в ответ неразборчивый набор букв – «ФДР», – смутив меня еще больше.

Тогда я решила, что буду молчать, чтобы не выдавать своего невежества, и придерживалась этого правила всякий раз, когда возникали подобные темы – но эти темы поднимались все чаще и чаще. Отец Анаис все чаще стучал кулаком по столу и кричал о «бесхарактерном Лебрене» и «грязных фашистах». И не только он. Эти слова были у всех на устах, наряду с именами Гитлера, Муссолини и Сталина, и, как ни старалась, я не могла не заметить, что городок гудел от возмущения, и возмущение было связано с этими незнакомыми мне словами и именами.

Наконец, когда город, казалось, пришел в полное неистовство, я спросила Анаис, в чем дело.

– Гитлер вторгся в Австрию! Фашисты совсем рядом, Ана! – Она посмотрела на меня с легким раздражением. – Разве ты не слышала об этом? Боже мой, художники! Вечно витаете где-то высоко в облаках.

– Насколько это плохо? – спросила я ее. – Чего все боятся?

– Ну, это нехорошо. Я бы сказала, что у канцлера Гитлера крыша поехала, но нам не о чем беспокоиться. Ему стали малы его штаны, вот он и пытается объединить все немецкоязычные страны, хотя договором это запрещено. Неприятно смотреть на горы и видеть его уродливую челку, но думаю, что нас не касается то, что немцы хотят жить в одной стране.

Я продолжала рисовать и заниматься своими делами, но чувствовала, что вокруг меня продолжает расти напряжение. Газетчики выкрикивали заголовки, которые для меня мало что значили: «Немецкие войска наступают на Судетскую область!», «Германия аннексирует Чехословакию!» – но они возмущали горожан, которые тут же хватали газеты и пыхтели над их страницами, а потом часами стояли, спорили друг с другом и разглагольствовали, куря сигарету за сигаретой. Гитлер подписал пакт с Италией, территория которой лежала прямо у подножия нашей собственной горы, и вдруг фашистский союз стал виден со всех сторон. Такое развитие событий не сулило ничего хорошего даже на мой взгляд. Но Анаис, казалось, относилась к этому не столь серьезно.

– Италия, может быть, и вступила в союз с Гитлером, – говорила она, – но она позади всей Европы, крошечная смешная собачка, которая громко лает, а у самой нет ни единого зуба во рту. Я рада, что итальяшки рядом и слышат, как мы над ними потешаемся.

Но по всей Европе продолжали происходить события, которые, как все были уверены, не могли произойти. Германия вторглась в Польшу, что не имело никакого отношения к объединению немецкоязычных народов. Англия и Франция выдвинули ультиматум, несоблюдение которого не могло привести ни к чему, кроме войны.

Когда в деревне вновь начинали что-то бурно обсуждать, я приходила к Анаис, которая с каждым разом становилась все серьезнее.

– Да, это война, – мрачно сказала она, когда газеты объявили, что срок ультиматума истек и Англия с Францией наконец выступили против Германии.

– Гитлер – дурак, и он скоро это поймет, если только чихнет на Францию.

Она всегда настаивала на том, что немыслимо, чтобы что-нибудь угрожало Франции, и мужчины в кафе, похоже, были того же мнения.

– Мы французы! – пьяно заявляли они, в их устах это слово звучало синонимом слова «неприкосновенные», и я должна признать, что, глядя на зеленые долины под нами или на высокие белые склоны Монблана, было невозможно представить себе будущее, в котором есть что-то иное, кроме вечного мира и покоя.

Однако начали приходить повестки, и в Шамони словно похолодало. Никто больше не заявлял, что может или не может произойти во Франции или в других местах. На Лондон сыпались бомбы. Дания и Норвегия находились под немецкой оккупацией, а здоровые мужчины призывного возраста целовали на прощание матерей, жен и детей и уходили. Городок наполовину опустел, казалось, его населяют привидения.

И вот однажды вверх по центральной улице промчалась машина. Я выходила из кафе, оставив Анаис несколько картин, хотя их уже никто не покупал, когда машина с шумом проехала мимо меня. В ней сидели дети – один на пассажирском сиденье, трое сзади – и смотрели в окно машины с такой серьезностью, что я остановилась и задумалась, кто они такие.

Машина поехала дальше, свернув на дорогу, которая вела к моему дому, и я вскоре нагнала ее на стоянке перед приютом. Последний из детей исчез в здании, водитель с чемоданами шел сзади. Я подумала, как много детей одновременно приезжает в этот отдаленный приют в Шамони. Но продолжила свой путь и забыла об этом.

Несколько недель спустя я готовилась к долгому путешествию к обнаруженному мною водопаду. Стоял прекрасный летний день, ясный и теплый, и я широко распахнула окна, поспешно собирая